Том 7. Художественная проза 1840-1855
Шрифт:
— Куда?.. укажите… Я готов на всё… я готов провалиться под пол, только бы избавить вас от такого отчаяния!
— Вот сюда; скорее, скорее…
Донья Инезилья отворила шкаф, который так искусно был вделан в стену, что его решительно нельзя было заметить. Фернандо быстро бросился туда; она плотно захлопнула дверь шкафа, повернула ключ и в изнеможении кинулась в кресло… В кабинет вошел дон Сорильо; с ним был еще кто-то, по-видимому мужчина, в серой куртке простонародного покроя, сверх которой накинут был богатый плащ, совершенно противоречащий грубости
— Сестра, — сказал дон Сорильо, — прости меня. Я привел к тебе гостью, которой ты должна дать приют до завтра.
Инезилья с изумлением посмотрела на странный наряд особы, которую брат ее называл «гостьею».
— Не удивляйся наряду Линоры, лучше удивляйся ее мужеству… Она спасла мне жизнь, сестра. Сегодня целый день в этом костюме она провела около нашего дома, надеясь встретить меня. Наконец вечером ей удалось пройти в мои комнаты не замеченною никем. Ей только достало сил сказать мне несколько слов, ужасных, роковых слов, и она упала без чувств. Так истомили ее волнения дня, опасения за мою жизнь… Целый вечер пролежала она без памяти в моей комнате… Я беспрестанно дрожал, опасаясь посещения дедушки… Наконец она опомнилась… Я закутал ее в плащ и хотел отвезти домой, но дом ее далеко, теперь так поздно и она до того слаба, что едва ли выдержит далекий путь… Ей нужно отдохнуть, сестра, нужно успокоиться. Я не мог оставить ее у себя. Ты знаешь, дедушка часто ходит ко мне неожиданно. Когда ему видятся дурные сны, он просыпается, вскакивает, бежит ко мне и в рассказах проводит остаток ночи. И это бывает почти беспрестанно… Мог ли я оставить у себя Линору? Приюти ее, сестра, полюби ее, она спасла твоего брата!
Грудь доньи Инезильи разрывалась на части от внутренней бури, но она должна была согласиться на просьбу брата и казаться спокойною. Она протянула руку новопришедшей и пригласила ее сесть.
— Вы так бледны, расстроены; вам нужно отдохнуть, — ласково сказала она.
— Да, мне холодно… я нездорова, — отвечала переодетая женщина, закутываясь в свой плащ, который, видимо, не был принадлежностию ее обыкновенного наряда.
— Ты хорошо знаешь ее? — шепнула Инезилья своему брату, с беспокойством посматривая на дверь шкафа.
— Как самого себя, — отвечал громко брат, — она ангел доброты. Я тебе расскажу нашу повесть. Она не длинна, но трогательна. Из нее ты узнаешь, как много сделала для меня твоя ночная гостья…
— После, после; у меня болит голова… мне нужно лечь… Я и так уверена в добрых качествах твоей подруги… Одно лицо ее может быть самым верным ручательством за ее душу.
— Хорошо, так я расскажу завтра… А теперь прощай, сестра, дай мне твою чудесную ручку… клянусь, сестра, такой нет ни у одной здешней красавицы, кроме тебя.
Инезилья подала ему руку, которая сильно дрожала; брат несколько раз поцеловал ее и продолжал смеясь:
— Вот бы чудная парочка были мы, если б хоть на один вершок паше родство было подальше теперешнего… Уж мы бы, разумеется, друг другу понравились, и дедушка не противоречил бы. Твой род не превышал бы моего, а мой
И он опять поцеловал руку сестры.
— Да, — отвечала она, хватаясь за голову.
— Но я беспокою тебя, я разболтался. Что делать… Мне только и отвесть душу, что у тебя. А с дедушкой, слушая его обыкновенные рассказы, я сам становлюсь похожим на того знаменитого предка, который тридцать раз, по обязанности верноподданного, прослушал поэму своего короля, не зевнув ни однажды, и после сам божился, что не помнит из нее ни одного стиха…
Инезилья облокотилась локтями на стол, обеими руками подперла свою голову и закрыла лицо.
— Ты спать хочешь, сестра? Прощай. Завтра я приду и, прежде чем ты проснешься, уведу от тебя твою гостью… До свидания!
Сорильо ушел. Инезилья схватила за руку переодетую девушку, несколько мгновений колебалась и потом сказала решительно:
— Я могу положиться на вашу скромность? Должна вам сказать… клянитесь, клянитесь, что вы сохраните в тайне то, что здесь увидите… Здесь есть мужчина… Божусь вам, он здесь случайно… Клянитесь, клянитесь…
Линора, встревоженная беспокойным голосом своей хозяйки, отвечала утвердительно, плохо понимая, в чем дело. Инезилья подскочила к шкафу и быстро отперла дверь.
— Идите, Фернандо! скорее, скорее! Пока есть время! — закричала она; но Фернандо не трогался с места. — Идите же! оставьте меня! — повторила она. — Спасите мою честь, мою бедную честь!
Но Фернандо был по-прежнему неподвижен…
— Что ж вы стоите! — закричала она, схватив его за руку; рука была холодна и безжизненна…
— О богородица Карнеская! О святая Мария! Он не шевелится… он мертв, он задохся! — воскликнула она отчаянно, приложив руку к его груди.
Линора вскочила и, подбежав к шкафу, сделала тот же опыт. Фернандо не дышал.
— Да, да! — закричала она, разделяя отчаяние своей хозяйки. — Он мертв, он задохся…
— Что нам делать, что нам делать! — восклицала Инезилья, ломая руки. — О пресвятая дева! Мужчина… мертвый… у меня… честь моя, честь моя… Что нам делать…
— Что делать! — повторяла Линора. — Куда нам спрягать труп…
В это время в гардеробной послышался шорох.
— Кто-то идет… Мы пропали, мы погибли! — воскликнула Инезилья. — Или, может быть… Ханэта, Ханэта!
Она схватила свечу и выбежала в гардеробную; Линора за ней. По решетке балкона как призрак тянулась фигура человека, высокая, бледная, в огромной соломенной шляпе с букетом.
— Фиорелло! — с ужасом воскликнула Линора и упала без чувств на пол. В то же время восклицание невольного ужаса вылетело из груди испуганной ее хозяйки, свеча выпала из рук ее и погасла. Суеверный страх оковал душу испанки: она упала на колена и шепотом читала молитву… Высокий мужчина между тем отпер дверь балкона и с восклицанием: «Ханэта, Ханэта!» — вбежал в гардеробную.