Том 7. Моникины
Шрифт:
Я вспомнил сэра Джозефа Джоба и не мог не признать, что в словах бригадира была доля правды.
— Но, значит, вы отрицаете, что чувство собственности возвышает разум, облагораживает и очищает его?
— Сэр, я не берусь говорить о том, как обстоит дело среди людей, но мы, моникины, утверждаем, что «любовь к деньгам — источник всякого зла».
— Как, сэр! Неужели вы ставите ни во что образование, возможное только при обладании собственностью?
— Если вы, дорогой сэр Джон, имеете в виду то образование, которое чаще всего дается собственностью, то мы называем его эгоизмом. Но если вы находите, что тот, у кого есть деньги, имеет также и знания, которые всегда будут вести его по правильному пути, то должен сказать, что опыт (а он стоит тысячи теорий) говорит нам иное. В спорных вопросах между имущими и неимущими имущие обычно объединяются и действуют
— Однако, милейший бригадир, если справедливо ваше положение о том, что избиратель, свободный от влияния личных интересов, проявляет большую беспристрастность и независимость, то не лучше ли для страны передать все дело в руки коллегии третейских судей из иностранцев?
— Это было бы несомненно так, сэр Джон, если бы мы могли быть уверены, что эти иноземные третейские судьи не злоупотребят властью для своей собственной выгоды, и если бы они могли глубоко понимать характер, обычаи, нужды и возможности другого народа. Ну, а так мы считаем, что умнее всего поручать наши выборы нам самим, и не некоторым из нас, а всем нам.
— Включая иммигрантов, — вставил капитан.
— Да, правда, мы широко распространяем этот принцип на истинных джентльменов, вроде вас, — вежливо ответил бригадир, — но широта взглядов ведь тоже добродетель. А в принципе, сэр Джон, ваша мысль передать выборы наших представителей на усмотрение чужеземцам заключает в себе больше достоинств, чем вы, быть может, сами предполагаете, хотя по указанным причинам она и неосуществима. Добиваясь справедливости, мы обычно ищем беспристрастного судью. Однако в делах, связанных с интересами государства, найти такого судью невозможно по следующей простой причине: власть такого рода, если она будет постоянной, неизбежно подвергается растлевающему влиянию того, что после тщательного анализа мы признали частью самой природы моникина, а именно эгоизма. Но, конечно, вы, люди, не поддаетесь влиянию столь низменного чувства?
В ответ на это я мог только позаимствовать у бригадира его «гм!».
— Убедившись, что нельзя отдавать наши дела в распоряжение иностранцев, чьи интересы не совпадают с нашими, мы задумались над тем, как отобрать достойных из нас самих. Тут мы вновь столкнулись с тем же непреодолимым принципом эгоизма. И наконец, мы были вынуждены прибегнуть к попытке передать интересы всех на попечение всех же.
— А Высокопрыгия, сэр, разделяет эти взгляды?
— Отнюдь нет! Вся разница между Высокопрыгией и Низкопрыгией заключается вот в чем: жители Высокопрыгии — древний народ, у них тысячи наследственных интересов, поэтому, по мере того, как время совершенствует их разум, они стремятся найти идеи для оправдания уже существующих фактов. А мы, низкопрыгийцы, не будучи скованы подобными ограничениями, пытаемся создавать факты на основе наших идей.
— Тогда отчего же вы придаете такое значение взглядам Высокопрыгии на низкопрыгийские факты?
— А почему каждый маленький моникин верит, что его отец и мать — самые мудрые, хорошие и осторожные моникины на свете? Верит до тех пор, пока время, случай и опыт не откроют ему его ошибку?
— Так вы, значит, никого не лишаете права голоса и допускаете к голосованию всякого, кто, как вы говорите, обладает носом, ушами, обрубком хвоста и потребностями?
— Может быть, мы и недостаточно разборчивы, поскольку мы не считаем препятствиями невежество и темную репутацию. Вероятно, полезно было бы ввести какие-нибудь требования, помимо одного лишь факта рождения и существования, но плохо, если их сводят к обладанию материальными благами. Подобная практика возникла в мире только потому, что у тех, у кого была собственность, была и власть, а не потому, что им следовало обладать властью.
— Но таким образом, дорогой бригадир, вы отвергаете весь исторический опыт!
— Я уже объяснил, почему. И опыт этот до сих пор всегда начинался не с того конца. Общество нужно строить так, как вы строите дом — не с крыши, а с фундамента.
— Но допустим, что ваш дом с самого начала был построен плохо.
— Сперва я позаботился бы о надежных подпорках, а потом приступил бы к делу со всей решительностью, хотя и не без оглядки. В подобных делах смелость гораздо менее опасна, чем робость. Половина всего существующего в жизни зла, социального, личного и политического, порождается не в меньшей мере нравственной трусостью, чем подлостью.
Тут я сказал бригадиру, что раз его соотечественники при выборе политической основы своего общества отказываются от приманки частной собственности, я ожидаю найти ей полноценную замену в виде добродетели.
— Мне всегда говорили, — сказал я, — что добродетель — основная особенность свободного народа. И я не сомневаюсь, что вы, граждане Низкопрыгии, в этом отношении являете собой образцы совершенства.
Бригадир улыбнулся, поглядел вправо и влево, как бы наслаждаясь ароматом совершенства, и только после этого ответил:
— В связи с этими вопросами выдвигалось множество теорий, и в них всегда путали причину и следствие. Бесспорно, добродетель связана с разумом, но в остальном она не в большей мере является причиной свободы, чем порок — причиной рабства. И то и другое может быть следствием, но скажите мне, как они могут являться причиной? У нас, моникинов, есть подходящая к нашей теме поговорка: «Вор вора поймет скоро». Сущность свободного государства заключена в ответственности его деятелей перед народом. Кто управляет, не неся ни перед кем ответственности, тот господин. А кто несет ответственность за исполнение своих обязанностей, тот слуга. Это единственный надежный пробный камень для любого правительства, в какие бы покровы оно ни облекалось. Ответственность перед всей нацией — вот критерий свободы. Сознание своей ответственности заменяет добродетель у политика так же, как дисциплина заменяет храбрость у солдата. Армия храбрых, но недисциплинированных моникинов скорее всего потерпела бы поражение от армии моникинов менее смелых по природе, но зато более дисциплинированных. Точно так же группа первоначально добродетельных, но освобожденных от ответственности политиков скорее всего будет в своих действиях куда более эгоистичной, беззаконной и расточительной, чем группа менее добродетельных политиков, на которых надета, однако, тугая узда ответственности. Неограниченная власть сама по себе великая совратительница добродетели, в то время как ответственность ограниченной власти удерживает ее на верном пути. Так, по крайней мере, обстоит дело у нас, моникинов. У людей, надо полагать, все устроено лучше.
— Позвольте мне сказать вам, мистер Прямодушный, что вы сейчас высказываете взгляды, прямо противоположные взглядам всего мира, считающего добродетель неотъемлемой принадлежностью республики.
— Мир — я все время подразумеваю только мир моникинов — очень мало знает о настоящей политической свободе, кроме как в теории. Мы, жители Низкопрыгии, единственный народ, которому по существу приходится иметь с ней дело, и я сейчас делюсь с вами итогом моих наблюдений за тем, что происходит в моей собственной стране. Если бы моникины были безукоризненно добродетельны, не нужно было бы никакого правительства. Зная же, каковы они в действительности, мы считаем самым разумным, чтобы они следили друг за другом.
— Но ведь у вас существует самоуправление, которое подразумевает и самоограничение, а самоограничение — одно из названий добродетели.
— Если бы достоинства нашей системы зависели от самоуправления в вашем значении этого слова или же от самоограничения в любом значении, нам с вами, сэр Джон Голденкалф, не о чем было бы и спорить. Это всего лишь утешительная ложь, при помощи которой неумные моралисты пытаются подвигнуть моникинов на добрые дела. Наш образ правления основан на прямо противоположном принципе: на том, чтобы мы следили друг за другом и друг друга сдерживали, а вовсе не полагались на нашу способность к самоограничению. Как раз недостаток ответственности, а не ее постоянное и действенное присутствие, требует добродетели и самоконтроля. Никто не стал бы добровольно ограничивать себя в чем бы то ни было, но все очень охотно ограничивают своих ближних. Таковы основные и необходимые законы общежития и установления прав, а что до нравственности как таковой, то юридические законы весьма мало способствуют внедрению ее правил. Чистые нравы обычно проистекают из воспитания, а когда политическая власть находится в руках у всех, то правильное воспитание становится гарантией, которую ищут все.