Том 7. Пьесы, рассказы, сказки 1941-1966
Шрифт:
Как-то мы говорили об этом с моим знакомым пожилым писателем, сидя на каменном парапете Крымского шоссе.
Прямо перед нами по щебенчатому откосу цвели густыми золотыми брызгами кусты дрона, а позади дымилось и сверкало, как синяя бездна, Черное море. Оно гнало к берегу тысячи небольших пенистых волн.
Волны шли под углом к берегу, с юго-востока, и потому прибой обрушивался на пляжи не одним ровным грохочущим валом, а равномерным набегом косых волн.
— Такой прибой работает, как винт Архимеда, — сказал пожилой писатель. В прошлом этот писатель был инженером и потому употреблял и в жизни, и в своей прозе технические сравнения.
Выше кустов дрока тянулись по кремнистым изгибам
Одна из девушек бежала вприпрыжку по шоссе, спускаясь к морю. В нескольких шагах от нас она споткнулась, упала, сильно ушибла ногу о камень, вскочила и поскакала на одной ноге к парапету.
Она села рядом с нами и, всасывая воздух сквозь стиснутые от боли зубы, подняла раненую ногу, обхватила ее руками и смущенно засмеялась. Она старалась сделать вид, что ничего не случилось и ушиб пустяковый. Но по ее потускневшим глазам было видно, что ей очень больно.
Я пошел к небольшому ручью, перебегавшему через шоссе и уже успевшему намыть на асфальте полоску чистого крупного песка, намочил платок и принес девушке. Она поблагодарила и, морщась, обернула разбитые пальцы мокрым платком.
— Никак боль не проходит, — пожаловалась она виноватым голосом. — Вот глупость!
— Сидите тихо! — строго сказал ей пожилой писатель. — Сейчас поймаем первую же машину и отвезем вас в Мисхор. В поликлинику.
— Не надо! — взмолилась девушка. — Лучше подольше посидеть. Может быть, само пройдет.
Мы согласились.
Девушка была тоненькая, в коротком, некогда зеленом, а теперь выцветшем до серого цвета стареньком платье. Она смотрела на свою ногу, не поднимая глаз, и потому были хорошо видны только ее длинные черные ресницы. Из-под белой косынки выбивались каштановые волосы.
— Где вы живете? — спросил пожилой писатель.
— Вся наша бригада живет в палатках, — ответила девушка. — Вон там, за виноградником. Мы на этом винограднике работаем.
Она подняла глаза, и я удивился: при темном цвете ресниц и волос я ожидал увидеть темные глаза, но они у нее были светло-зеленые и как бы покрытые влагой слез, — так сильно они блестели.
Оба колена у девушки были ободраны о щебенку. На них виднелись мелкие точечки крови.
Чтобы отвлечь наше внимание от раненой ноги, девушка сказала:
— Какой дрок… великолепный!
— На что он похож? — спросил писатель. — Не знаете?
— Нет, не могу догадаться.
— Тогда я вам скажу.
Я был уверен, что писатель приведет сейчас какое-нибудь сугубо техническое сравнение, но он посмотрел на дрок, подумал и сказал:
— Если бросить морские голыши в золотую воду, то получатся вот такие фонтаны. Брызги и всплески. Правда?
— Да, правда, — тихо сказала девушка. — Вы сказали, как у хорошего поэта в стихах. Я очень люблю стихи. Но сейчас мне некогда читать.
Она рассказала, что год назад окончила школу-десятилетку в маленьком городке на Полтавщине, что городок этот называется Хорол, что около него протекает теплая мелкая речка, заросшая стрелолистом. Рассказала, что ее отец давно умер, а мать — медицинская сестра — так занята, что у нее не остается времени для своей единственной девочки, то есть для нее, для Лели. Рассказала, что после школы решила стать ботаником-селекционером и поэтому проходит сейчас трудовую производственную практику на крымских виноградниках. Дело это трудное и тонкое, сорт винограда у них на плантации капризный, но, главное, работа очень каменистая.
— Какая? — удивленно переспросил писатель.
— Каменистая. Земля как камень, корень лозы тоже твердый, как камень, вокруг пышет жаром от раскаленных солнцем камней. Я сначала
— Правда, счастливой! — повторила она и чуть покраснела. — Нас в школе директорша все учила-учила, что нельзя поддаваться чувствительности. А сейчас я поняла, что это было глупо. Я догадалась, что вы писатели. Тут в Ялте у вас есть писательский дом. Писатели всё должны понимать спокойнее и добрее, чем другие люди. Так вот скажите мне: разве плохо быть добрым и сильно чувствовать состояние людей и красоту, какая есть вокруг? А меня все обвиняют в чувствительности, даже иной раз и здесь, в бригаде. Чем я виновата, что вон впереди Аю-Даг весь в синем дыму сливается с синим небом и даже будто растворяется в нем? А мне от этого радостно на душе. Так радостно, что я тотчас же начинаю выдумывать всякие вещи, чтобы мне стало еще радостнее. Я недавно, например, прочла в одной старой книге слова «лазурная даль». И сказала себе: «Аю-Даг не в синей, а в лазурной дали». Или «лазоревой»? Я не знаю, как правильнее и лучше сказать. А потом я начинаю представлять себе, что карабкаюсь на его вершину, кругом цветет терн — белый, как маленький снег, а море качается далеко внизу и перебрасывает по обрывам отражения солнечного света. И мне хочется раствориться в этом черноморском свете и синеве, и даже хочется, если придется умирать, то умереть только здесь.
Девушка вдруг смутилась и замолчала.
— Глупо, должно быть, — сказала она. — Вы меня извините. И не смейтесь, пожалуйста, надо мной.
— Нет, — ответил писатель, — смеяться мы не будем, хотя вы и смешная. И очень милая. У меня такая же смешная и милая дочь. Вот когда вы выйдете замуж…
— Я никогда не выйду замуж! — запальчиво перебила его девушка.
— Все так говорят, — засмеялся писатель. — И вы тоже. Потому что еще не любили. Вам я завидую. Честное слово! Жестоко завидую. Как завидую человеку, который еще не читал «Евгения Онегина», но скоро прочтет. Вы читали «Гранатовый браслет» Куприна? Нет? Вот и прекрасно! Я много бы дал за то, чтобы следить за вами, когда вы будете читать этот изумительный рассказ. Следить за тем, как будут темнеть и наполняться слезами ваши глаза, как вы будете хмурить брови и кусать губы, как вдруг улыбнетесь и неслышный смех задрожит в вашем горле.
— Откуда вы знаете, что я так читаю хорошие книги?
— Моя дочь читает книги именно так! А любовь — настоящая, светлая и простая, как любой дикий цветок, как вот этот белый и скромный терн, — придет обязательно. Хотите вы этого или не хотите. Я знаю, что говорю.
— Как интересно с вами разговаривать! — сказала девушка. — Ну вот, нога у меня уже не так сильно болит. Я дойду теперь до Мисхора.
Но идти она еще не могла, во всяком случае без палки. Тогда мы встали по бокам девушки, она обняла нас за плечи и, прихрамывая, а иногда и совсем поджимая ногу, начала потихоньку спускаться по шоссе.
Мы вели ее осторожно, как драгоценность. Да это и вправду была пыльная от крымского краснозема, застенчивая, с зелеными смущенными глазами живая драгоценность. Я, может быть, несколько выспренне подумал, что каждая пядь земли, куда ступала ее маленькая нога в тапочке, должна быть драгоценна для нас, стариков. К этой пяди теплой земли прикоснулась молодость — то, единственно ради чего мы жили и работали так много трудных и порой неблагодарных лет.
«Знает ли об этом молодежь? — думал я. — Знает ли эта девушка? Жизнь почти потеряла бы свой смысл, если бы молодость не знала работы старших поколений».