Том 8(доп.). Рваный барин
Шрифт:
– А-а, фамилию подарил! А годов ему не сбавил? – с ехидством спросил писарь. – Всемогущие они были, мог. У одного вон помещика девка была упористая, не давалась на каприз, так… силой, понятно, ее приспособил, а потом в пачпорте приказал написать пятьдесят три года. Замуж никто и не взял. Самолично ее знавал.
– Я все эти истории знаю, волосы дыбом подымутся, если я начну сказывать, – сказал артиллерист. – Например, такой факт, чрезвычайной важности. Ефремов – город знаете? Эх вы, такого города не знаете! Ну, я оттуда происхожу, как бы мое отечество – род… в семнадцати верстах. Ну, отцу моему сейчас… семьдесят семь годов, а тогда ему лет восемь было, но был замечательный рыболов. И голавлей там мог, и щук
– Заговоришь! – сказал писарь. – Не поймай – свою печенку подавай!
– Как вы угадали превосходно! – продолжал артиллерист. – Ето самое. Пошла стрепня, а тут девка прибегла, повару кричит: «Барыня у нас закатывается!» А у ней в животе стало шуметь, икать стала усиленно. Говорит, требует беспременно жареных пискарей, охота припала. Будто раз уж помирала от холеры, что ли, или от поноса какого и пис-карями выправилась. Пискарей и пискарей ей, екстренный приказ. Погнали ребят, сам и повар побег на речку, весь день проломали, неводами заводили, – нету пискаря!
– Они хитрые, пискари… – отозвался бородатый. – Хитрей их нет. На бырке стоит в теплынь, а зимой чисто провалится куда. Может, в теплые моря уходют…
– Нет и нет, хоть молебен правь. А барыня пуще закатывается: хочу пискарей! И дохтор говорит – необходимо добыть… это, говорит, такое в ней влияние болезни.
– Дать бы ей поленом по брюху, все бы пискари прошли! – скрипнул через зубы писарь.
– Такого полена тогда еще не выросло. За отца, за Степку! Вставай – подымайся…
– Рабочий народ… х-ха! Ведь это чего делали!
– Мать-покойница…
– Это которая ж мать-то, твоя-а?.. – спросил бородатый.
– Чего – моя? Значит, Степка мой отец, а… ну, значит, его мать, понятно, теперь покойница… Не давать! Вырвали, в сапоги обули – на речку! Лови пискарей! А уж он и не понимает, песни поет, чего-то там… Бредить начал. Полез под куст, в чем был, стал руками нашаривать – рака поймал.
Приволокли домой, в печку парить, три месяца бредил, отошел. Спасся. А ента стерва померла. Вот какой каприз замечательный, факт! Теперь вот за все капризы разделка… Теперь там уже обязательно именье отобрали, знаю. Будь я теперь там, я б им все именья произвел. Парки бы им произвел! Тоже вот такие статуи, еще огромнее, в садах стоят… А ты сказывал – пензенской! Ефремов-то, чай, тульской?! – опять сказал бородатый недоверчиво.
– За-чем, пензенской? Это там у меня брат живет, мать у меня оттуда. Я вам и малости самой не сказал, чего я знаю про господ… – сказал артиллерист, отводя глаза от бородатого. – У нас барыня с чертом жила, Рахманиха… так этот черт ей де-е-нег таскал! Только чисто, будто, ходил, как барин… в такой вон шляпе, все равно… – кивнул он к рыболову.
Все так и загоготали.
– Нет, чего он все поглядывает да рожи строит? – сказал писарь.
– Может, и меня за черта примете? – неожиданно оказал рыболов и стал собираться.
– Нонче всего есть, – отозвался артиллерист. – Черт не черт, а за полчерта ваш брат по нонешнему времени сойтить может.
Опять посмеялись. Рыболов собрал удочки и подошел к ним.
– Черта-то промеж кого другого поищите, а я и всего-то здешний учитель. И хочу я вам задать один вопрос…
– Пожалуйста… – сказал за всех писарь. – Погодите, товарищи! Слово принадлежит им. Желают нам возразить.
Должно быть, высокий рост учителя, его насмешливая улыбка и спокойный, уверенный тон действовали на беседующих: паренек прибрал костыль и даже похлопал по травке – садитесь, мол. Но учитель не сел. Он не спеша закурил, поправил пенсне и начал:
– Слушал я вас… хорошо, да только много тут вранья.
– Откуда вы можете доказать? – перебил артиллерист, расправляя усы. – Значит, я все наврал?
– Не то чтобы, а около того. Что было – то прошло, а теперь жизнь другая. С чего же имения-то громить? Это уж вы за волосы притягиваете зло-то прошлое, чтобы оправдаться…
– Ну, и выходит – ничего вы сами не понимаете!
– А вот посмотрим, – спокойно сказал учитель. – Вы вот понимаете, – постучал он удочками по статуе, – волокет из бани девку голый какой-то. Так? Ловко придумали! Вот и говорите-врете: и на какого черта деньги такие тратят, на пустяки? Почему? А потому. Смотрю-смотрю я на вас – жалко! Гуляют тут слепые, солнышка не видят, отняла у них глаза война. Так и вы…
Пошел было, но его остановил писарь:
– Что это вы панихиду затеяли, мы в вашем сожалении не нуждаемся. Лучше бы вот папироской угостили, коль сами курите…
Учитель оторопело полез за портсигаром и угостил. Потянулись руки, только бородатый отказался: самому мало. Когда закурили и писарь затянулся до кашля, учитель продолжал:
– Многое не так, друзья. Вот перед вами чудесная работа из мрамора. Большой мастер из камня выбил жизнь, живым сделал камень! Девушка… смотрите, как испугалась! А у этого все жилы, как живые… чуть надрежь – кровь вот-вот брызнет! Из мертвого – жизнь! Вы вот рассказывали, а я слушал, и забыл о войне, о сыне, который сейчас там. Да и вы забыли, небось, о многом. И сделала это сказка. Забыться, увидеть сон волшебный!.. А ведь это – тоже сказка чудесная! – показал он на статую. – А вы смотрели и не видели ничего. И не знаете, зачем поставили на этой зеленой лужайке эту штуку. А кто ее ставил – знал. И поставил со смыслом. Это жизнь. Тут и весна, и лето, и осень, и зима! Рождение и смерть.
Пять голов повернулось к нему. И он рассказал им давнюю сказку, как властелин преисподней, Плутон, похитил дочь богини земли, Прозерпину, прекрасную девушку… Они заслушались.
– Унес в подземное царство мрака. Затосковал старый бог, старый Зевс. И положил суд: пусть на шесть месяцев возвращается она погостить к отцу, к матери, на землю, под солнце. А значит это, что так греки, древний народ, хотели сказкой представить, как приходят на землю весна, цветы, наша рожь и пшеница, веселая травка. Вот она, милая девушка, эта весна, эта травка, которая осенью уходит к смерти. Похищает ее от нас мрак зимы, снега и морозы… Вот она, эта сказка, на луговине, сказка из камня! Уносит милую девушку темный бог! А она рвется к жизни. Или уж так непонятно?!
– Нет, ничего… занятно… – отозвался артиллерист.
Мальчик-солдат не сказал ни слова: смотрел во все глаза на учителя.
– А вы говорите: волокет девку из бани! Вот вы рассказывали о дворце в Калужской губернии. Заслушался я. И ясно видел того генерала с пузом и тот бугор… А дом тот стоит? А может, уж и сожгли, и теперь там груда камней? А ведь его строили ваши деды! Ведь на эти камни молиться надо! Вот и каждый день узнаю из газет, как сейчас жгут и громят… Жгут даже хлеб, рушат дома, парки, статуи… рвут и жгут тысячи книг и картин, которые рассказать могут такое, чего уже не услышишь и не увидишь. А ведь в каждой вещи… ну, посмотрите хоть на эту беседку, – показал учитель на островок, – ведь и в ней кусочек ушедшего, которое вам не нужно, но о нем пожалеют ваши дети! Оно им потребуется. Зачем? Чтобы знать, осязать глазами, как жили отцы и деды. Эх, ничего вы не знаете! – крикнул учитель, щелкнув по траве удочками, и пошел.