Том 8. Лети, корабль!
Шрифт:
Ты знаешь, между людьми всегда стена. Я ее умею создавать, если человек мне чужд или стал таковым. Вот тогда нельзя узнать, тогда все скрыто и остается только внешнее, поверхностное, пустое. Но по отношению к тебе у меня никаких стен нет. Что я должна делать, чтобы ты меня узнал?…
…Когда я читаю твои письма и чувствую, как ты меня любишь, мне так хорошо. А если бы не ты, было бы неприятно. Ничего этого я не могла бы тебе сказать, но все правда. И сейчас я так хотела бы, чтобы ты был здесь…
Я не могу писать словами, что я к тебе чувствую. Не могу и не хочу. Мне кажется, что, если я скажу об этом даже тебе,
Я тебя сегодня видела во сне, причем не таким, какой ты сейчас, а каким ты был раньше, в школе. Правда, я не помню, какой ты был тогда, но во сне знала, что такой, и удивлялась, почему вдруг превратился в маленького. Ты был в черном бархатном костюмчике с белым воротничком и почему-то с женской сумочкой и цветами. Сумка твоя, будто велела отвезти домой твоя мама, а цветы ты принес мне. У меня было чувство какого-то страха увидеться с тобой. Поэтому я старалась как можно дольше переодеваться в другой комнате, а ты ждал, когда я приду, и ставил цветы в вазы…
Кажется, нет ни одной минуты без тебя. Все время ты. Начинаю писать тебе и бросаю. Эпически спокойно, уравновешенно, холодно — и больше ничего. Все, что хотелось бы написать тебе, все остается во мне. Ну разве ты мне не веришь?.. Бывают минуты, когда я начинаю убеждать себя, будто мне ничего и никого не надо, ничто не важно, что я свободна, что не захочу и ничего не буду чувствовать. Это глупо и мучительно, потому что, если и сумею уверить себя, то только внешне и на время…
Мостик, хороший мой! Прошло четыре дня, как ты уехал. Был ли ты и уехал ли? Здесь все так, как было: пепел на столе, сбитый чехол на стуле, металлическая пластинка от бескозырки. Каждый день я иду в институт и думаю, что увижу тебя. Ей-богу, это не сентиментальность… Это я поняла, когда ты уезжал в первый раз, когда вдруг стало ясно, что не за что ухватиться в жизни… Ты мне дорог, дорог, дорог, но сказать, что ты все — не могу. Ты такой, какого я могу любить. Только будь самим собой и не старайся слиться с окружающими. Все эти разговоры о твоей пустоте, злости и прочее — пустое. Не думай, что я не вижу ничего плохого, но ты можешь и должен стать настоящим человеком. Я тебе верю и так благодарна тебе. Это страшно, когда верят тебе, но это должно и помогать…
Я тебя люблю. Я это знаю, когда бываю с тобой. А потом ты постепенно теряешь меня. И вот тогда мне достаточно одного сознания, что ты есть и любишь. Но это должно быть — и ты, и любовь. Мостик, видишь какая я. Но до чего же мне было трудно, когда ты уехал…
Я получила твое письмо и едва дождалась его. Ждала и боялась. Боялась, что оно будет таким, какое ты порвал. Ты прав во всем. Но прав потому, что мои письма никогда не говорили до конца, что ты для меня. Я слишком, до глупости, до противоречия всему, даже своему чутью, не верю никому и почти ни во что. Я слишком привыкла быть только сама с собой… И опять причиняю тебе страдание. Не сердись — это от меня не зависит…
Она училась, он учился, часто бывал на практике, в море. Писали друг другу часто. Письма не могли сказать всего. Встречались редко.
Была и ревность — она стала писать его другу Юлию. Ее подозрения — доходили разговоры, что Виктор выпивает.
Редкие
ИЗ ЕГО ДНЕВНИКА 1950 года
Я очень замкнутый человек. Я говорю о своих несчастиях и радостях не для того, чтобы найти помощь, соболезнование и разделить радость, а ради красования собою или из чувства долга. Поэтому все считают меня неискренним, человеком, не
Виктор Конецкий. 1950 г. имеющим внутри ничего дорогого и ценного. Нет, ты не права, если ты хотела сделать меня хорошим для меня, а не для себя. Нужно было просто любить и это помогло бы мне. Но говорить прямо об этом и не делать ничего… потом ты совсем, совсем не знаешь меня. Ты кроме слов не дала мне ничего, а если б действительно хотела, то отдала бы себя, свою жизнь мне, не думая о награде, а просто спасая меня. Найдется ли женщина, которая поймет то, что нужно мне, и даст ли это?
Для того чтобы огонь, который во мне столько лет, не потух, ему нужны были дрова, а ты их не давала. И сгорел я сам. То немногое, что осталось, я хочу сохранить. Уже 3 года, как мы снова знакомы, а ты дала мне не больше 20 ласковых слов за все это время…
Ее послал мне сам черт. Хирург, который изучает болевые точки на человеке, хладнокровно колет, режет скальпелем по телу, как она мне душу. Воистину, будь проклят день, когда я написал ей.
Она вышла замуж, когда Виктор служил на Северном флоте.
Который это лист из тех, которые я пишу тебе? Завтра ухожу в Мурманск. 12 суток моря и трудной моей работы. 12 ночей, когда на вахте думаешь о себе, о счастье, о тебе, о том, что когда-то было.
…Женщина, девушка, мостик к самому чистому и хорошему, что есть в жизни. Ты знаешь меня слабым, ты испугалась вина… Кого бы ты ни встретила — всегда то, что было, будет в тебе. Всегда я был плохим, грубым… когда был с тобой. Почему? Может быть, страховался. Мол, если и таким полюбит, то значит это верно…
Красота ранит нутро, и я знаю, что главное в жизни я сделаю ради тебя.
Я уже проверил степень своего мужества, своей честности — они удовлетворительны… Счастье песком течет между пальцами, а ты сердишься, что снова тебе сумбуром пугаю душу, да? Помоги хоть словом, маленький, до самого последнего конца родной ребенок…
«Ей я обязан писательством» — надпись на подаренной Ею в 1947 году фотографии, сделанная много лет спустя. И дописал: «О роли женщины в творчестве мужчины».
«Конечно, женщина всегда влияет на творчество мужчины. Или она возбуждает в нем желание творить, или гасит, уничтожает всячески его желание или возможность творить. Значит — всегда соучастник. И в победах, и в поражениях».
Ненаписанный рассказ: «О том, как в одно и то же время в одиночку ходили по Ленинграду, вечернему, ночному, два человека. Он и Она. Потом через много лет они это выясняли под мостами».
VII
Через два месяца после демобилизации с военно-морской службы Виктор Штейнберг был зачислен в Ленинградское морское агентство МРП СССР на должность капитана — предстоял перегон судов Северным морским путем из Петрозаводска до Петропавловска-на-Камчатке.