Том 8. Рассказы, очерки, фельетоны, статьи, выступления
Шрифт:
Не обижайтесь, дорогой товарищ Гафуров, и простите мне, возможно, излишнюю полемическую запальчивость. Но ведь я тоже, как и вы, южанин и привык спорить темпераментно, а не плестись в хвосте у противника. Вы говорили о творческом горении. Ну, знаете ли, эту штуку градусником не измеришь, а вот полемическая температура у нас с вами одинаковая, несмотря на то, что вы — таджик, а я русский. Вы — читатель, я — писатель, и мы здесь с вами наглядно продемонстрировали, как пылко вы меня любите и какой огромной взаимностью я вам отвечаю. А вы еще говорите об отсутствии взаимности у писателей к читателям. Какое там отсутствие, когда нас водой не разольешь! Что ж, надеюсь, мы квиты с вами, товарищ Гафуров? Ну, вот и хорошо!
Нет книг за последнее время, таких книг, которые завоевали бы сердца и любовь широчайших читательских масс. Кто же в этом виноват? Разумеется, прежде всего — сами писатели, но повинны
Партия не раз поправляла Союз писателей за идеологические срывы на отдельных участках литературной борьбы, и мы всегда чувствовали ее твердую, направляющую руку. Спасибо ей за это!
Но вот как все мы просмотрели то, что значительное число писателей давно уже находится не у дел, живет в отрыве от жизни, — это уму непостижимо! Вспомните, когда некоторые из наших тридцатитысячников — председатели колхозов, директора МТС — попробовали жить на старых местах работы, а в колхозы и МТС только наезжать, в стране началась целая кампания: об этом неоднократно писала «Правда», была поднята на ноги вся печать. Таких руководителей, которые пробовали жить в стороне от основного места своей работы, сурово осуждала вся наша общественность. А вот писатели годами, десятилетиями живут в отрыве от своего литературного производства, и никто им и слова не молвит, как будто так и надо, как будто для бойца второй эшелон — не временное местопребывание, а нечто вроде постоянного, оседлого местожительства.
Надо решительно перестроить всю работу Союза писателей. Разве никому из нас не видно было после смерти Горького, что среди писателей нет такого человека, который был бы ему хотя бы по плечо. Среди нас не было и нет, а возможно, и не будет равного Горькому по той безмерной любви, которую снискал он всей своей жизнью и творчеством у рабочего класса, у тружеников нашей страны и далеко за ее пределами.
На что мы пошли после смерти Горького? Мы пошли на создание коллективного руководства в Союзе писателей во главе с тов. Фадеевым, но ничего путевого из этого не вышло. А тем временем постепенно Союз писателей из творческой организации, какой он должен бы быть, превращался в организацию административную, и, хотя исправно заседали секретариат, секции прозы, поэзии, драматургии и критики, писались протоколы, с полной нагрузкой работал технический аппарат и разъезжали курьеры, — книг все не было. Несколько хороших книг в год для такой страны, как наша, это предельно мало.
В писательский обиход вошли довольно странные, на мой взгляд, выражения: например, «творческая командировка». О какой творческой командировке может идти речь, когда писатель всю жизнь должен находиться в атмосфере творчества. Или еще хлеще: «Секретарь союза такой-то получил годичный творческий отпуск». Да что же это такое, как не прямое признание того, что писатель до «творческого отпуска» занимался черт знает чем, только не творчеством! Ну, и пошла писать губерния… Фадеев оказался достаточно властолюбивым генсеком и не захотел считаться в работе с принципом коллегиальности. Остальным секретарям работать с ним стало невозможно. Пятнадцать лет тянулась эта волынка. Общими и дружными усилиями мы похитили у Фадеева пятнадцать лучших творческих лет его жизни, а в результате не имеем ни генсека, ни писателя. А разве нельзя было в свое время сказать Фадееву: «Властолюбие в писательском деле — вещь никчемная. Союз писателей — не воинская часть и уж никак не штрафной батальон, и стоять по стойке «смирно» никто из писателей перед тобой не будет, товарищ Фадеев. Ты — умный и талантливый писатель, ты тяготеешь к рабочей тематике, садись и поезжай-ка годика на три-четыре в Магнитогорск, Свердловск, Челябинск или Запорожье и напиши хороший роман о рабочем классе».
Не беда, если бы мы в то время потеряли генсека Фадеева, но зато с какой огромной радостью мы обрели бы потом Фадеева-писателя, с новой книгой, возможно равной по значимости «Разгрому».
Чем занимался Фадеев на протяжении этих пятнадцати лет? Идейно и политически руководил Союзом писателей? Нет, мы всегда и не без оснований считали и считаем, что руководит нами партия. Долгие годы Фадеев участвовал в творческих дискуссиях, выступал с докладами, распределял квартиры между писателями и ничего не писал. Некогда ему было заниматься такими «пустяками», как писание книг. Но достаточно было Фадееву с 1944 года на несколько лет освободиться от секретарских обязанностей, и он за короткий срок создал прекрасное произведение о молодогвардейцах
Прошло несколько лет, и снова не стало Фадеева-писателя, снова появился Фадеев — деятель от литературы. Бывают же такие поистине сказочные превращения! И эта страна чудес не так уж далека: до улицы Воровского отсюда — рукой подать.
Неужто для административно-хозяйственной работы не нашлось у нас в партии человека масштабом поменьше? Что касается того, что Фадеев был художественным руководителем писательского ансамбля, если можно так выразиться, то и это не отвечает действительности. Ни Федин, ни Гладков, ни Леонов — никто из крупных прозаиков не ходил к Фадееву учиться писать романы. У каждого из нас своя манера письма, свое видение мира, свой стиль, и Фадеев не мог быть и не был для нас непререкаемым авторитетом в вопросах художественного мастерства. К Фадееву не ходили точно так же, как в настоящее время не идут к Суркову учиться, как писать стихи, ни Якуб Колас, ни Рыльский, ни Тычина, ни Твардовский, ни Тихонов, ни Маршак, ни Исаковский, ни Щипачев — никто из крупных поэтов. И они, да и сам Сурков, отлично понимают, что в оркестре, кроме барабана и медных тарелок, существуют и другие, не ударные инструменты. Чему же им учиться у Суркова? А вот к Горькому шли и поэты, и прозаики, и критики, и драматурги… Если же к таким литературным руководителям, как Фадеев или Сурков, никто из их товарищей по профессии за решением творческих вопросов не ходил, не ходит и ходить не собирается, то, спрашивается, зачем же нам такие руководители нужны?
А вы думаете, если бы во главе руководства стоял, допустим, Шолохов или Симонов, то положение было бы иным? Было бы то же самое. Тех же щей, да пожиже влей. А писатели сказали бы еще проще: «Хрен редьки не слаще!» Со школьных лет всем известно, что от перестановки слагаемых сумма не меняется. И не в этом суть дела.
Творческих работников литературы нужно избавить от излишней заседательской суетни, от всего того, что мешает им создавать книги. Мы и так понесли немалый урон от того, что такие крупные художники слова, как Леонов, Тихонов, Федин и другие, потратили уйму драгоценного времени на всяческие заседания, вместо того чтобы на воле изучать жизнь и писать книги. Пора с этим кончать! Читатели ждут от нас книг, а не речей на заседаниях. Писателям необходимо помочь приблизиться к жизни вплотную, писателям необходимо повернуться к жизни лицом. Для этого не надо никаких специальных решений.
Мне думается, надо просто поручить Союзу писателей выяснить писательские заявки путем личных переговоров с отдельными писателями. Ведь не все же из них хотят безвылазно жить в больших городах. Почему бы нам не помочь тем писателям, которые хотят всерьез работать над произведениями, посвященными колхозной или совхозной тематике, поехать на три-четыре года в любую, по их выбору, сельскую местность, построить им там дома, и пусть себе живут и пишут на здоровье. В любое время такой писатель, разумеется, может приезжать в Москву, Минск или Киев, словом туда, откуда он поедет, но зато основное время он будет жить среди героев своей будущей книги, а это уже залог успеха в работе. Строим же мы дома для инженерно-технических работников. Почему нельзя построить для писателей? Я говорю об этом потому, что писательский труд — это, по сути, кустарное производство на дому. Если писатель не рыщет в поисках материала, то он — дома, за письменным столом, и труд его нельзя уложить в рамки обычного рабочего дня. А поэтому жилье в коммунальной квартире, допустим, где-либо в совхозе, для него вещь неприемлемая. Одно дело, когда на кухне шипит один примус и в доме одна, допустим, даже очень разговорчивая, жена, — тут еще можно с грехом пополам навести порядок и добиться тишины. Другое дело, когда на общей кухне шипят восемь примусов и восемь женщин усердно состязаются в словесной перепалке. Тут уж ни о какой работе не может быть и речи.
Ехать на длительный срок писателям надо всерьез, то есть, что называется, со всеми потрохами, с женами, чадами и домочадцами. Это не «творческая командировка». Таким писателям надо бы помочь и средствами передвижения, чтобы они могли ездить туда, куда им понадобится, не «голосуя» на дорогах и не находясь в постоянной зависимости от директора совхоза или МТС, от секретаря райкома или председателя райсовета.
Разумеется, далеко не всем писателям необходимо ехать в деревню. Пусть перебираются туда те, кому близки интересы колхозной жизни. А тем писателям, кто думает писать о рабочем классе, о городской интеллигенции, будут рады всюду, в любом промышленном центре нашей страны, в любом городе.