Том 8. Стихотворения. Рассказы
Шрифт:
Сани то скользили по неглубокому сероватому снегу, то визжали на обледенелых камнях крупно-булыжной мостовой. Извозчик вытаскивал кнут и замахивался над лошадью. Тимаев кричал:
— Извозчик, не бейте лошади! Вы ее вожжами правьте. Вы вожжи опустили, кнутом хотите. Нельзя бить лошадь!
— Без кнута она не побежит, — уныло отвечал извозчик. — Она — хитрая.
Кое-как добрались до дому. Тимаев взлетел на лифте в седьмой этаж громадного дома, где была его квартира.
Валентина
— Не можешь стоять, не надо было браться! Сам напросился, потерпи немножко.
Тонкий голосок робко пищал:
— Да я, тетечка, ничего. Я только немножко ворохнулся, а то по ногам мурашки побежали.
Тимаев досадливо подумал: «Совершенно неожиданное осложнение. Нельзя же при мальчике вдруг бухнуть о смерти его отца».
А ждать было нельзя. Тимаев потому и торопился домой, что хотел, чтобы Валентина осторожно подготовила сестру Евгению к ужасной вести.
Тимаев вошел в комнату. Маленький Леонид радостно улыбнулся ему навстречу, но не двигался. Мускулы его худенького тела слегка вздрагивали от усталости, но это тело казалось радостным и еще хранящим следы глубокого летнего загара.
Тимаев молча пожал руку Валентины и глянул на холст.
«Хорошо!» — подумал он.
Из бесформенного хаоса мазков уже возникал образ яркий, сильный, стремительный, радостный, — буйный и сильный отрок с пламенно горящими, как у покойного Сергея, глазами.
— Непохоже, но хорошо! — сказал он тихо.
— Ты не можешь без критики! — двинув плечами, сказала Валентина.
Тимаев отошел к диванчику. Чтобы сесть за спиною мальчика, он подвинул к одному краю торопливо брошенную на диванчик одежду Леонида. Сел и, видя, что мальчику он не виден, сделал выразительный жест жене от мальчика к дверям. Валентина поняла, но рассердилась.
— Еще бы только полчаса.
— Ленька устал, — сказал Тимаев.
Леонид, не оборачиваясь к нему, сказал все тем же нежным и хрупким голоском:
— Дядечка, я еще могу постоять полчаса. Тимаев нахмурился и настойчиво повторил свой жест. По отчаянному выражению его лица Валентина поняла, что случилось что-то важное. Она шумно отодвинула стул, бросила на табурет кисти и палитру и досадливо крикнула:
— Ленька, одевайся!
Леонид подбежал к полотну поглядеть.
— Не смей смотреть, — крикнула Валентина. — Совсем еще ничего не сделано.
Леонид засмеялся, обхватил тонкими руками ее шею, крикнул:
— Спасибо, тетечка! Поцеловал ее и побежал одеваться.
Когда Леонид
— Ну, что, Борис?
— Сергей убит, — сказал Тимаев. Валентина побледнела, задрожала, заплакала.
— Боже мой! Боже мой! Евгения не вынесет этого.
— У нее сын, — угрюмо сказал Тимаев.
Схватился за голову и бросился к себе в кабинет, чувствуя на щеках своих слезы, стыдясь их и странно им радуясь. Он упал на свой диван, лицом к спинке, и только теперь ясно понял и почувствовал, какое в этой вести для него горе. И для него, и для родных, и для друзей, которые все так любили светлую душу покойного Сергея Лепинского.
Через несколько минут в кабинет вошла Валентина, уже одетая, в шубке и шляпе.
— Я пойду к Жене, — сказала она.
Тимаев, поспешно вытерев платком слезы, быстро встал с дивана.
— Да, да, пойди. Только ты не сразу.
— Ах, конечно, не сразу! — отвечала Валентина. — Я подготовлю постепенно.
Как это часто бывает, когда душа потрясена высоким чувством, проказливая память подсказала Тимаеву глупый анекдот, и он сказал:
— Карапет немножко простудился, завтра похороны.
Валентина сердито посмотрела на него, хотела сказать что-то резкое, но увидела его расстроенное лицо и покрасневшие глаза, опять заплакала, поцеловала мужа и вышла.
Лепинские жили недалеко, минут пять ходьбы. Такой же громадный дом с такими же архитектурными вычурами, такой же узкий лифт, двум едва повернуться, такая же светлая и уютная квартирка на седьмом, полумансардном этаже.
Евгения встретила Валентину в передней. Улыбаясь нежно, поцеловала ее. Сказала:
— Ленька счастливый пришел, говорит, — портрет очень красивый будет, гораздо лучше меня самого.
Потом, вглядевшись, обеспокоилась.
— Ты плакала о чем-то?
Валентина принужденно улыбнулась.
— О чем мне плакать? Очень резкий свет был у меня в мастерской, и я немножко долго работала, глаза покраснели, да и Ленька устал.
Леонид выбежал, опять поцеловал Валентину.
— Нет, тетечка, ничего, я только немножко устал.
Вошли в комнаты. Было светло, тепло и грустно.
— Выпьешь с нами чаю? — спросила Евгения.
— Да, пожалуйста.
«Надо удалить Леонида», — подумала Валентина.
— Саша, чаю, — сказала Евгения вошедшей на звонок горничной.
Валентина тихо сказала сестре:
— У меня капризы, точно я в положении.
И погромче, чтобы слышал вертевшийся тут же, все еще радостный, Леонид:
— Вдруг захотелось калача. И непременно от Филиппова.
— Я сбегаю, — вызвался Леонид.