Том 9. Анна Каренина
Шрифт:
Толстой не принадлежал к тем писателям, которые создают сразу основной корпус своих сочинений, а затем лишь совершенствуют и дополняют его подробностями [135] . Под его пером все изменялось от варианта к варианту так, что возникновение целого оказывалось результатом «незримого усилия», или вдохновения.
Невозможно иногда угадать в первоначальных набросках тех героев, которых мы знаем по роману.
Вот, например, первый очерк внешнего облика Анны и ее мужа. «Действительно, они были пара: он прилизанный, белый, пухлый и весь в морщинах; она некрасивая, с низким лбом, коротким, почти вздернутым носом и слишком толстая. Толстая так, что еще немного, и она стала бы уродлива. Если бы только не огромные
135
См. об этом: В. А. Жданов. Творческая история «Анны Карениной». М., 1957.
Есть что-то отталкивающее в этом портрете. И как не похожа Анна из черновиков на образ Анны в завершенном тексте романа: «Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении…» И лишь в последней фразе этого описания мелькнуло что-то от первоначалыюго наброска: «но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести».
И в Балашове, предшественнике Вронского, в черновых вариантах романа, кажется, нет ни одной привлекательной черты. «По странному семейному преданию, все Балашовы носили серебряную кучерскую серьгу в левом ухе и все были плешивы… И борода, хотя свежо выбритая, синела по щекам и подбородку» (т. 20, с. 27). Невозможно себе представить Вронского в окончательном тексте романа не только в таком облике («кучерская серьга»), но и в такой психологической манере.
Толстой набрасывал какой-то «условный», предельно резкий схематический очерк, который должен был на последующей стадии работы уступить место сложной живописной проработке деталей и подробностей так, чтобы целое совершенно изменилось. Он назвал Каренина «белым», а Балашова назвал «черным». «Она тонкая и нежная, он черный и грубый», — пишет Толстой в черновиках об Анне и Балашове (т. 20, с. 27). «Черный» — «белый», «нежная» — «грубый», — в этих общих понятиях намечается контур сюжета.
Каренин на первых стадиях работы овеян сочувственным отношением Толстого, хотя он и его рисует несколько иронично. «Алексей Александрович не пользовался общим всем людям удобством серьезного отношения к себе ближних. Алексой Александрович, кроме того, сверх общего всем занятым мыслью людям, имел еще для света несчастие носить на своем лице слишком ясно вывеску сердечной доброты и невинности. Он часто улыбался улыбкой, морщившей углы его глаз, и потому еще более имел вид ученого чудака или дурачка, смотря по степени ума тех, кто судил о нем» (т. 20, с. 20).
В окончательном тексте романа Толстой убрал эту «слишком ясную вывеску», да и характер Каренина несколько изменился. В нем появились сухость, методичность, «машинальность» — отталкивающие черты иного рода.
В черновых вариантах романа нет той широты исторических и социальных подробностей эпохи, которая придает «Анне Карениной» энциклопедический характер. Но есть одна общая идея которая осталась в черновиках как формулировка, но из которой как из корня, выросло многообразное современное содержании романа. «Общественные условия так сильно, неотразимо на нас действуют, что никакие рассуждения, никакие даже самые сильные чувства не могут заглушить в нас сознания их» (т. 20, с. 153).
Тем, кто близко наблюдал работу Толстого, казалось, что сразу же после прочтения «Отрывка» Пушкина он написал начало своего романа: «Все смешалось в доме Облонских…» И только позже предпослал этому началу свое рассуждение о счастливых и несчастливых семьях. В действительности, как это показывают новейшие исследования «творческой истории» романа, к теме пушкинского «Отрывка» («Гости съезжались на дачу…») Толстой подошел лишь в шестой главе второй части «Анны Карениной» [136] .
136
См.
Заметим, что второй вариант начала романа («Молодец-баба») открывается словами: «Гости после оперы съезжались к молодой княгине Врасской…» («Описание рукописей художественных произведений Л. Н. Толстого». М., 1955, с. 190).
«Анна Каренина» — пушкинский роман Толстого, в самом глубоком значении этого слова (Пушкин «как будто разрешил все мои сомнения»). Поэтому было бы неверным сводить «влияние Пушкина» в «Анне Карениной» к одному только отрывку «Гости съезжались на дачу…». Или даже только к одной прозе Пушкина. Ведь сюжет романа в известной мере связан и с пушкинским «романом в стихах». Пушкин как бы подсказал Толстому форму современного свободного романа. В первоначальных набросках: героиню даже звали Татьяной.
3
В 1857 году Толстой перечитал Белинского и, по его словам, «только теперь понял Пушкина». «Если его могла еще интересовать поэзия страсти, — пишет Белинский об Евгении Онегине, — то поэзия брака не только не интересовала его, но была для него противна» [137] . Что касается Татьяны, то в ее характере Белинского больше всего поражала верность и привязанность к «семейному кругу».
Когда в 1883 году Г. А. Русанов заговорил об отношении автора к Анне Карениной, Толстой снова сослался на опыт Пушкина. «Говорят, что вы очень жестоко поступили с Анной Карениной, заставив ее умереть под вагоном, что не могла же она всю жизнь сидеть с «этой кислятиной» Алексеем Александровичем», — сказал Русанов. «…Это мнение напоминает мне случай, бывший с Пушкиным, — ответил Толстой. — Однажды он сказал кому-то из своих приятелей: «Представь, какую штуку удрала со мной моя Татьяна! Она — замуж вышла. Этого я никак не ожидал от нее». То же самое и я могу сказать про Анну Каренину. Вообще герои и героини мои делают иногда такие штуки, каких я не желал бы: они делают то, что должны делать в действительной жизни и как бывает в действительной жизни, а не то, что мне хочется» [138] .
137
В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. VII, М., 1955, с. 461.
138
«Л. П. Толстой в воспоминаниях современников», В 2-х томах, т. 1. М., 1955, с. 231–232.
Толстой в своем романе дал полный простор и для «поэзии страсти», и для «поэзии брака», соединив оба эти начала своей животрепещущей «семейной мыслью». Он словно задумался с тревогой над тем, что сталось бы с пушкинской Татьяной, если бы она нарушила свой долг.
«Страсти ее погубят», — говорил Пушкин о Вольской, героине отрывка «Гости съезжались на дачу…».
«Ну-ка, — размышляет Левин, — пустите нас с нашими страстями, мыслями… без понятия того, что есть добро, без объяснения зла нравственного… Ну-ка, без этих понятий постройте что-нибудь!»
Левин вовсе не имел в виду Анну, когда думал о разрушительной силе страстей. Но в романе Толстого все мысли «сообщаются» между собой.
Оказалось, что осуществление самых страстных желаний, требующих стольких жертв и такого решительного пренебрежения мнением окружающих, не приносит счастья ни Анне, ни Вронскому. Единственный упрек, который высказывает Анна Вронскому, состоит в том, что он «не жалеет» ее. «По нашему сознанию сострадание и любовь есть одно и то же», — отмечал Толстой (т. 62, с. 272). «Вронский между тем, — пишет Толстой, — несмотря на полное осуществление того, чего он желал так долго, не был вполне счастлив».