Том 9. Три страны света
Шрифт:
— Нет, я одна. Ах, да! еще внизу башмачник живет.
— Непьющий?
— О, как можно! — с живостью возразила Полинька и покраснела, спохватившись, что горбун совсем не знал Карла Иваныча.
Горбун нахмурил брови и пристально посмотрел на нее.
— Вы, может быть, знакомы с ним? — спросил он.
— Да, я его очень давно знаю! — свободно отвечала Полинька.
— Хорошо, что так, а то, знаете, мастеровой народ такой грубый… ругается, дерется.
— Нет…
— Я понимаю, — перебил горбун, — что если он человек хороший, так не станет буйствовать. А то, к слову, я знавал,
— Ах! — вскрикнула Полинька.
— Он занес нож, а старуха хоть бы пикнула, и даже не шевельнулась…
— Верно, умерла? — торопливо спросила Полинька.
— Позвольте… Как хотите, но когда нож у горла, какой человек не закричит! Даже и мужику показалось чудно, что старуха молчит; нагнулся к ней: она не дышит.
— А как он забрался к ней? верно, она жила внизу?
— Нет, во втором, как и вы.
— Впрочем, я тоже невысоко живу, — сказала Полинька и невольно измерила расстояние.
Горбун продолжал:
— Утром хозяйка постучалась к старушке: не подает голосу. Ей стало страшно, думает человек старый, долго ли до беды? сегодня на ногах, а завтра на столе! Вот она кинулась за доктором, за полицией… Сломали дверь: старуха лежит без языка, глаза налились кровью, — и все на дверь смотрит. Так она пролежала двои сутки. Все стонет, на дверь указывает; слезы так и катятся по желтому лицу. Жаль ее стало доктору! — Надо, — говорит, — посмотреть, чего ей хочется, — и пошел к двери. Старушка чуть не соскочила с кровати, замычала, как зверь, и начала биться. Доктор спросил: — Кто живет за дверью? — «Сапожник, батюшка!» — отвечала хозяйка. — Смирный ли человек? — «Очень, батюшка; около масляницы год будет, как живет, — никаких кляузов нет за ним». Доктор подумал, подумал, да и велел привести сапожника. Долго ждали его, наконец пришел. Доктор сел у кровати больной и позвал сапожника; тот не подходит; доктор прикрикнул: нечего делать, подошел, только все стыдится, точно ребенок. Доктор перевернул старушку, чтобы она могла видеть сапожника. Увидела — да как затрясется, замычит, забьется, — просто со страху все вздрогнули! Сапожник побледнел, покачнулся. Доктор ударил его по плечу, да и сказал: «Душегубец!..» Сапожник так и присел и завыл: «Виноват! окаянный попутал меня, грешного. Всего беленькую ассигнацию нашел!» — Да что тебе за охота пришла красть? — спросил доктор. «А, — говорит, — и сам не знаю; услышал как-то от хозяйки, что старуха деньги копит, меня и начало мучить: украдь да украдь! Так вот, покою ни днем ни ночью нет, работа не спорится. Я, — говорит, — ночи напролет простаивал у дверей: все слушал, спит она или нет. А в одну ночь так, — говорит, — пришло тяжело, словно кто душит; я, — говорит, — и решился, нож взял только постращать…» Все рассказал сапожник у кровати старушки, а старушка тут же богу душу отдала.
— Как страшно! — сказала Полинька. Лицо ее было угрюмо, брови нахмурены.
— Да-с, не всегда хорошо иметь жильца, — заметил горбун, довольный впечатлением, которое произвел на нее, — и долго он смотрел на задумчивое личико Полиньки; наконец его огненные, проницательные взгляды начали конфузить ее.
— Извините: засиделся! — сказал он и встал.
Полинька с радостью встала тоже.
— Я завтра пришлю вам платки.
— Зачем же, зачем? я сам приду, если позволите. А вы извините, что засиделся; я, знаете, человек одинокий: рад, с кем случится поболтать. Прощайте, извините!
И горбун учтиво подошел к руке Полиньки.
Полинька не очень охотно подала ее и поспешно выдернула, почувствовав прикосновение его губ. Запирая за собою дверь, он бросил на нее такой проницательный, долгий и странный взгляд, что она испугалась, но скоро сама улыбнулась своему пустому страху и занялась платками горбуна.
Тихо, как кошка, вошел горбун в кухню к хозяйке, Не замечая его прихода, девица Кривоногова продолжала мыть чашки и ворчать: «Чего доброго, и он посватается; да нет, не бывать этому!..» И она стукнула чашкой по столу, отчего Катя и Федя, торопливо допивавшие холодный чай свой, оба разом вздрогнули.
— Позвольте узнать, нет ли у вас комнаты внаймы? — громко и резко спросил горбун.
Незнакомый, неожиданный голос так испугал хозяйку, что она пошатнулась, а потом начала креститься.
Она, кажется, совсем забыла о горбуне и смотрела на него с изумлением.
— Нет ли комнаты внаймы? — повторил он.
— Все заняты! вы разве видели билет на воротах? — с сердцем отвечала хозяйка.
— Так-с… я мимоходом спросил… славные комнаты, и дешево.
— А вы почем знаете? — спросила хозяйка несколько мягче.
— Я сейчас был у вашей жилицы: так она сказывала…
— А вы изволите ее знать? она вам знакома?
— Не ваши ли деточки? какие хорошенькие! — заметил горбун, не отвечая на вопрос.
— Нет-с, на хлебах держу, за такую малость, что, право, не стоит и возиться; да, знаете, сердце у меня такое доброе.
И хозяйка просияла; она готовила своему сердцу страшные похвалы в виде упреков; но горбун помешал ей вопросом:
— Не вашего ли супруга я имел удовольствие видеть за чаем?
Лишенное возможности бледнеть, лицо девицы Кривоноговой покрылось фиолетовыми пятнами.
— Нет-с, — отвечала она с презрением, — это поручик, мой сосед… я девица.
Горбун пристально посмотрел на девицу и, не сводя с нее глаз, спросил:
— От маменьки домик достался?
Девица Кривоногова немного смешалась, но скоро оправилась и смело отвечала:
— Нет-с; я, знаете, трудилась в молодости, и, можно сказать, трудовой копейкой приобрела дом.
— Гм! — произнес протяжно горбун и, придав своему лицу равнодушное выражение, как будто мимоходом спросил: — А жильцы у вас давно живут?
— Какие-с?
— Башмачник?
— Как бы сказать, не солгать, дай бог память… да, точно: другой год пошел.
— Хороший жилец?
— Ничего, платит аккуратно… да ведь немец, — прибавила хозяйка, давая заметить, что аккуратность платежа не есть в нем достоинство.
— А, а! так он немец?