Том 9. Три страны света

Некрасов Николай Алексеевич

Полинька вскрикнула; горбун продолжал:

— Я погублю вас, себя, Кирпичова, его жену, детей, всех! пусть все гибнут со мною! но я дорогою ценою выкуплю свои страдания!!!

И горбун заскрежетал зубами.

— Вы думаете, что вас не накажут?

— Кто? — гордо спросил горбун. Полинька молчала.

— Ну, кто? говорите же!

— Мой жених, — нерешительно произнесла Полинька.

Горбун сжал кулаки.

— Ваш жених! — возразил он бешеным и презрительным голосом: — Ха, ха, ха! вот хорошая защита за тысячу верст! Зовите его сюда, пусть он явится. Я с ним поговорю!!! Ваш жених? а я? разве я тоже не ваш жених? не гожусь вам в

женихи? Я вас люблю, я богат. Мне жаль вас: вы погибнете от своего упрямства. Сегодня вы меня презираете, отворачиваетесь от меня, завтра, может быть, вы и ваши друзья будут стоять передо мною на коленях, но я буду тверд. Я только на одном условии соглашусь.

— На каком условии? чего вы хотите от меня? — перебила его Полинька в совершенном отчаянии.

— Чтобы вы согласились быть моей женой! Вот вам бумага и перо. (Горбун указал на небольшой стол, где было все нужное для письма.) Извольте написать вашему жениху, что вы берете свое слово назад и выходите за меня замуж.

— Никогда, никогда! — воскликнула Полинька, вся покраснев от негодования.

Горбун пожал плечами.

— Хорошо, вы этого не сделаете, но я вас буду держать у себя, пока не придут ко мне за вами. Соседи ваши узнают. Вам житья не будет от их языков. Все равно ваш жених будет знать, что вы пробыли у меня несколько дней! а?.. хе, хе, хе!

И горбун тихо засмеялся и начал потирать руками.

Полинька не верила своим ушам. Ей живо представились лица всех соседей и соседок, искоса поглядывающих на нее; а Каютин? может быть, и он поверит! — и Полинька горько заплакала.

— Вы не смеете меня удержать! — сказала она. — Выпустите меня! я хочу идти домой.

— Напрасно вы плачете: я глух к вашим слезам; я так много выстрадал, так много вынес унижения, что ваши детские слезы не тронут меня.

— Я пойду всюду сама, я везде буду просить на вас, что вы лжец, что вы меня силою держали у себя! — заливаясь слезами, говорила Полинька.

Горбун смеялся.

— О, я этого не боюсь! я богат, и жалобу бедной девушки всякий скорей припишет желанию принудить меня жениться на вас…

— Я этого не хочу, не хочу! слышите ли вы? — с сердцем закричала Полинька. — Клянусь вам, я скорей лишу себя жизни!

— Я стар, я умнее вас, я имею, деньги и покровителей, — продолжал горбун. — Да первый ваш друг, Надежда Сергеевна, да она, если я захочу, будет называть меня своим спасителем… Да, впрочем, что с вами говорить!! вы дитя, а не женщина! — с жалостью заметил горбун. — Завтра я приду за ответом, — прибавил он спокойнее. — Посидите, подумайте!

И он поклонился и пошел к двери. Полинька, как бы потеряв всякую надежду на спасение, предалась совершенному отчаянию. Она упала на диван и в штофных подушках старалась заглушить свои рыдания. Горбун остановился; при каждом рыдании Полиньки лицо его выражало страшное мучение, он тоскливо мялся на месте и ломал себе пальцы так, что они хрустели. Наконец он схватил себя за грудь и в изнеможении опустился на стул. Полинька продолжала плакать… Горбун встал и тихонько подошел к ней… Казалось, он хотел говорить, умолять ее успокоиться; но в ту же минуту волосы на голове метавшейся Полиньки распустились и роскошной завесой покрыли ее лицо, как бы для того, чтоб горбун не видал на нем слез. Горбун вздрогнул; он долго и жадно смотрел на роскошные волосы Полиньки, наконец, махнул рукой и выбежал из комнаты, захлопнув за собой дверь с такою силою, что свечи в канделябре погасли; уцелела только одна после долгой борьбы

с ветром, ворвавшимся в комнату, и уныло горела, бросая слабый свет на картины, которых мрачные лица выдавались из рам, как будто с любопытством прислушиваясь к горьким, мучительным стонам беззащитной девушки.

Глава VI

Поиски

Не слыша ног под собой, мучимый неотступной мыслью: «Полиньки нет! Полинька пропала! что с ней будет? она не переживет…», башмачник бежал, бежал и, наконец, остановился в одной из тихих петербургских улиц, перед уютным деревянным домиком. Он перевел дух и, отворив калитку, вступил на двор, очень обширный, посреди которого красовался — редкость в Петербурге — луг с уже едва зеленеющей травой. Внутренность двора походила на ферму. Индейские петухи, кокоча, важно прохаживались с своими семействами. Курицы озабоченно подбирали по двору зернышки. Петухи потряхивали гребешками и величаво поводили глазами, надзирая за подругами своей жизни. Мычание коровы раздавалось из стойла, смешиваясь с блеянием баранов. Необычайно жирная свинья, хрюкая, вела за собой поросят и всюду шарила носом. Все, по-видимому, наслаждалось здесь полным довольством.

Башмачник своим появлением нарушил на минуту порядок и спокойствие двора, так разнообразно населенного; под ноги ему кинулся поросенок и потом пронзительно запищал. Индейки закудахтали, курицы, хлопая крыльями, забегали по двору; откуда ни взялась собака и свирепо залаяла, но, подбежав и обнюхав башмачника, замахала хвостом и воротилась в конуру.

Башмачник торопливо подошел к крыльцу и, отворив дверь, на которой прибита была дощечка с надписью: «Сергей Васильич Тульчинов», вошел в прихожую. Сидевший тут пожилой лакей так был поражен его физиономией, что поспешил снять с носа очки, пристально осмотрел его и, положив книгу, с удивлением спросил:

— Карлушка, что ты, братец? уже не погорел ли ты? а?

Башмачник смотрел дико и ничего не отвечал:

— Да сядь! ты, братец, едва стоишь! И лакей силой усадил башмачника.

— Ну скажи ты мне, уж не замешали ли тебя в каком воровстве… ведь ты такой глупый да добрый… а?

И он, подпираясь руками в колени, с участием заглядывал башмачнику в лицо.

— Я, я… Яков Тарасыч… видеть барина! — едва внятно пробормотал башмачник.

— Барина видеть? — повторил лакей, успокоившись. Но в ту же минуту его доброе лицо нахмурилось, и он печально прибавил: — Его теперь нельзя видеть: очень занят!

Башмачник вскочил в таком отчаянии, что добродушный лакей испугался.

— Да что ты, Карлушка? — сказал он с упреком. — Как не стыдно! ну, скажи, что с тобой случилось?

— Мне сейчас же нужно видеть барина! — настойчиво сказал башмачник.

— Я тебе говорю, что барин очень занят: у него Артамон Васильич… слышишь? Артамон Васильич!

Не обратив внимания на таинственный голос лакея, башмачник схватил его за руку и толкал к двери, упрашивая доложить о нем.

— Постой, постой! — говорил Яков, вырываясь. — Что ты, рехнулся, что ли?

Он подошел к двери и, поглядев в щель, с важностью сказал:

— Занят… нельзя, нельзя доложить,

— Я сам пойду, — решительным тоном сказал башмачник и бросился к двери.

— Стой! — грозно закричал Яков, но тотчас же смягчился и кротко прибавил:

— Ну, что ты, Карлушка, в самом деле? ну, видано ли, чтоб приходящие без доклада в барские комнаты лезли? зачем же я тут и сижу? А еще знаешь, что барин занят: Артамон Васильич у него!