Том седьмой: Очерки, повести, воспоминания
Шрифт:
Адуев побледнел: он едва перенес горе, но неожиданный переход, оглушающий удар счастия был не по силам ему.
– Ни слова более!.. Пощадите меня, Елена! я не перенесу, мне дурно… силы покидают меня! – И, сказав это, он тихо опустился подле нее на стул. Елена теперь только угадала ответ и хотела бросить взор на небо, но он встретил потолок, расписанный альфреско – небо для бала очень хорошее, особенно для тех, которые там были: они бы не желали и сами лучшего – с целым миром мифологических богов. Между ними Амур, казалось, улыбнулся ей и будто хотел опустить из рук миртовый венок на ее голову, в знак торжества своего могущества.
Счастливец Адуев! –
– Нет-с, мне теперь ничего не нужно! – сказал он, собравшись с силами. – Елена, – шепнул он ей, – этой минутой вы выкупили бы кровную обиду. Я, я один виноват во всем; я опытнее вас, должен бы был поступить иначе, а не горячиться, как семнадцатилетний мальчик. Теперь обращайтесь со мной вдвое холоднее, будьте вдесятеро капризней, причудливей: я все снесу! – Он встал.
– Куда вы?
– К барону, просить вашей руки.
– Теперь?.. Возможно ли! на нас и так обратили внимание.
– Уговорите по крайней мере вашу маменьку ехать поскорее домой.
Барона насилу оттащили от виста, а баронессу от старух. Адуев посадил их в карету и у их крыльца высадил опять, и вошел к ним.
– Отдайте мне Елену, барон: только вашего согласия недостает для моего счастья.
– Ба! что это тебе вздумалось теперь! – чего ты смотрел прежде? Отложи хотя до утра. И так ты нашу игру расстроил. А какой вистик! Я был в выигрыше. Представь: у меня был туз, король сам-третей, у адмирала…
– Не откладывайте моего счастья ни на минуту! Я хочу уехать с мыслию, что Елена моя.
– Пожалуй! я люблю тебя как сына и давно готов, жена тоже; да что скажет Елена?
– Pap'a! – сказала она умоляющим голосом, – faites се qu’il demande: je le veux bien!
– Вон она что говорит! как это ты угадал ее мысли? Ну – быть так!..
Отец и мать благословили дочь. Молодые люди очутились вдвоем в той же комнате, у того же флигеля, где за несколько часов Адуев претерпел поражение; но кто старое помянет, тому глаз вон! Однако Егор Петрович помянул.460 – Я так много страдал, – сказал он, взяв ее за руку, – вы так долго мучили меня, что… на этом месте, где легкомысленно оскорбили меня.. О! вам так легко загладить оскорбление! – Он подвинулся ближе; она взглянула на него и, улыбаясь, в смущении опустила тотчас взоры в землю; краска разлилась по лицу. У обоих сердца бились сильно, оба едва переводили дыхание. Наконец он наклонил несколько голову, хотел коснуться устами пылавшей щеки ее, но она отвернулась, и роскошные, благоуханные кудри осенили лицо молодого человека… обернулась опять, как будто играя; уста его еще на том же месте, еще жаждут награды; она уже не отворачивалась, а глядела на него в какой-то нерешимости, в недоумении, с улыбкою. У обоих из глаз выглядывало счастие; недолго оставались они в бездействии, невидимая электрическая нить, проведенная от взоров ко взорам, укорачивалась… они зажмурились, а уста сошлись… Он обомлел и, замирая, с трепетом, преклонил колена и осыпал пламенными поцелуями руки ее.
– Ну, на первый раз довольно! – сказал барон, стоявший в дверях. – Теперь пойдемте ужинать.
Молодые люди отскочили друг от друга, как два голубя, испуганные выстрелом.
– Нет… мы… так-с, барон! – пролепетал Адуев и стоял, как школьник, почесывая голову, а Елена начала рыться в нотах. – Ужинать! – плаксиво сказал он. – Да неужели вам хочется ужинать?
– А как же нет? И тебе советую. Ты расстроил уже вистик, когда у адмирала… о! я этого никогда не забуду!.. да еще без ужина хочешь оставить? Слуга покорный!
Прочитав еще раз ярко написанное выражение счастия в глазах Елены, осыпав еще раз поцелуями руки ее, Адуев помчался домой – не берусь описывать, в каком положении: женихом не был, но должно полагать, что ему было приятно.
Он опять вошел в шляпе прямо в кабинет, где застал своего камердинера Елисея. Старик был все еще не в духе от «нехорошего слова», сказанного барином. Егор Петрович заметил это.
– Елисей, – сказал он, – я тебя обидел сегодня. Виноват! не сердись на меня. Даю тебе честное слово, что вперед этого не будет.461 Елисей сначала выпучил глаза на барина, потом вдруг повалился ему в ноги и поцеловал руку.
– Батюшка, Егор Петрович! – начал он. – Ведь я холоп ваш; тридцать лет служил вашему батюшке, под Туречину ходил с ним, много господ видал на своем веку, а этакой диковины не слыхивал, чтобы барин у холопа прощенья просил!
– Да разве стыдно сознаться в своей вине и стараться загладить ее? И притом ты больше не холоп: я отпускаю тебя на волю и даю пенсию.
– На волю!.. За что, сударь, прогневались на меня? на что мне, безродному, воля? куда на старости преклоню дряхлую голову? Век жил в вашем доме; в нем хотел бы и умереть, если не откажете в куске хлеба старику. За милость благодарен; только бог с ней!.. Я вынянчил вас, тридцать лет служил покойному барину, под Туречину…
– Живи и делай, что хочешь. Только не пора ли тебе отдохнуть от трудов? Служба твоя кончена. На вот, возьми это.
Он подал ему бумажник с деньгами. Елисей посмотрел на него с одной стороны, обернул на другую, покачал головой и положил на стол.
– И! батюшка Егор Петрович! да на что мне! Нужды мы, по божьей да вашей милости, не видим: сыты, одеты, обуты; а сколько бедных без куска хлеба! лучше пожалуйте им. От себя не отсылайте. Пока силы есть, пока ноги таскают, не перестану служить вам. Ну, где молодому парню за порядком смотреть да угодить вам! Я вынянчил вас, тридцать лет служил батюшке, под Туречину с ним ходил…
– Ты честный человек, Елисей! Бог наградит тебя. – Ну, теперь послушай: я тебе новость скажу, старый…
– Что, сударь, старый? – спросил он торопливо.
– Старый мой пестун!..
– Ух! отошло от сердца! А уж я думал опять, прости господи, старый чорт скажете.
– Добрая весть! Порадуйся: я женюсь на Елене Карловне.
– Ах ты, господи! воистину радость сказали. Привел бог дожить до такого счастья!
Старик перекрестился со слезами на глазах, потом опять поклонился в ноги Адуеву и поцеловал его руку.462 «Поздравляю, батюшка! Кабы покойный барин, батюшка ваш, да покойница барыня, матушка ваша, были живы, царство им небесное! – Старик опять набожно перекрестился и взглянул на образ. – То-то бы радости-то было! то-то бы благодарили бога за милость! Да не привел господь их дожить до такого счастья, а меня, грешного, удостоил. – Поздравляю, батюшка! Побегу рассказать дворне!» – Старик обтер ладонью слезу и, спотыкаясь, побежал из комнаты.