Том Сойер - разбойник
Шрифт:
Орька сидел за учительским столом и наблюдал за извержениями.
Но чем сильнее извергались чернильницы, тем тяжелее становился воздух в классе (начиная дежурство, Орька забыл открыть форточки). Скоро воздух стал таким густым и противным, что пришлось выйти в коридор.
Орька проветрился у окна, а потом начал прохаживаться по коридору, переживая то, что только сейчас видел. Карбида оставалось ещё много, нужно было разделаться с ним, и Орька отворил дверь десятого «а» — класса справа от нашего.
«А, была не была! У себя я успею прибрать, а кто был в десятом — никто
Через несколько минут и в десятом началось извержение. Остатки карбида пошли в чернильницы третьего «а».
Скоро в коридоре воздух стал таким тяжёлым, что пришлось спуститься вниз, к раздевалке. И тут Орька нос к носу столкнулся с нашим отличником Витей Монастырским.
Витька был длинным, рыжим и унылым человеком. Он почти никогда не улыбался, на уроках на все вопросы учителей первым тянул руку — отвечать — и всегда знал всё; от этого с ним было скучно разговаривать. В школу, как и сейчас, он приходил раньше всех и вёл себя до омерзения примерно.
— Здорово, Витька! — бросился к нему Орька. — Хочешь, я покажу тебе сейчас такое — закачаешься!
— Что? — спросил Витька, с подозрением глядя на Орьку.
— Увидишь!
Поднимаясь по лестнице, Витька спросил, принюхиваясь:
— Чем это так несёт?
— Узнаешь! — захлебнулся восторгом Орька. — А потом поможешь мне убрать. Ладно?
Орька распахнул дверь нашего класса и скромно отступил в сторону.
— Смотри!
Монастырский заглянул в класс и застыл, потрясённый. Глаза у него стали квадратными, а лоб сразу вспотел. Но даже тени улыбки не появилось на его лице.
Он обернулся к Орьке и спросил шёпотом:
— Ты?
— Я!!
Ещё раз оглядев класс, Монастырский пожал плечами и холодно сказал:
— Вот теперь, Кирилл, тебя исключат из школы. Как пить дать.
И всё получилось так, как предсказал Витька.
Сначала Орьку вызвали к директору. Потом к директору вызвали Орькиных родителей. А через день все узнали, что Орьку за злостное хулиганство исключили из школы…
Дальше всё было грустно и тяжело: крупный разговор дома, походы родителей к директору и завучу, жалкие оправдания преступника, строгие назидания и наконец обратный приём Орьки в школу «до первого серьёзного замечания».
Вот что произошло за те тринадцать дней, когда я вышибал из себя малярию, глотая паршивый акрихин.
— …И ещё отец выдал мне так, что я три дня мог сидеть за партой только одним боком… — закончил Орька свою печальную повесть. — Вот отчего я не мог заскочить к тебе. Понял?
Да, я понял всё.
Но на большой перемене, когда мы вышли прогуляться по коридору (мы всегда были неразлучны, как древнегреческие братья Кастор и Поллукс), я понял ещё кое-что и другое.
Орьку действительно узнала вся школа.
Десятиклассники, завидя его, подталкивали друг друга локтями и говорили:
— Э, посмотри, это тот самый!
А третьеклассники
Позднее я узнал, чему так радовались десятиклассники: в тот понедельник у них должна была состояться письменная по литературе, два урока подряд. Но она не состоялась, потому что полдня пришлось приводить в порядок класс и проветривать коридор.
Третьеклассники же по своему малому разумению ещё плохо разбирались в том, что к чему, и считали Орьку героем…
В конце дня и я начал завидовать Орьке.
Мне казалось, что я самый незаметный человек в школе. Никто, кроме мальчишек и девчонок нашего класса, не знает меня, никому я не нужен, и ничего в жизни достойного я не совершил. Вот Орька, мой друг, одним махом стал знаменит. А я? Неужели я отстану от него в этом деле и до десятого класса проживу в тени, серенький и невзрачный? Нет! Нужно тоже прославиться, чтобы, когда мы идём по коридору, не на одного Орьку обращали внимание. Чтобы мы оба были героями и, даже когда кончим десятый класс, наш след не затерялся бы в канцелярских бумагах, а остался яркой чертой в памяти грядущих поколений!
Эти мысли всё больше и больше растравляли меня, и наконец, когда стало обидно до слёз, я начал думать о путях к славе.
Нет, я не хотел прославиться так, как прославился Орька. Капли горечи были в его славе, ибо несколько раз я слышал, как девочки, взглядывая на Орьку, фыркали и шептали: «Первый хулиган школы!» Я не хотел славы первого хулигана. К тому же меня могли исключить из школы и не принять обратно — за моими плечами уже был непростительный грех. Я заработал его в первую неделю после начала учебного года.
В то время мы все поголовно — мальчишки, конечно, — увлекались стрельбой из ключей. Я не буду делиться механикой этой стрельбы — это уже история. Скажу только, что нужно было достать хороший ключ, чтобы он выстрелил громче, чем остальные. Мне удалось добыть здоровенный амбарный, длиной в ладонь. Наверное, он открывал замок величиною с ведро. В торце ключа зияла дыра, в которую влезал мизинец. Я представил себе, как оглушу всех, выстрелив из этого чудовища в укромном углу двора, за сараем, во время большой перемены.
Я начал заряжать ключ на географии.
Мои руки трудились под крышкой парты. Я соскабливал со спичек головки и уминал их в отверстии ключа толстым гвоздём с отпиленным остриём. На это ушло Две коробки похищенных у матери спичек. Потом тем же гвоздём я начал размельчать заряд в ключе. Я знал, что чем мельче «порох», тем он сильнее жахнет. Надо было превратить заряд в пыль, и я работал изо всех сил, крутя гвоздь-боёк в отверстии ключа.
Географ только что кончил объяснять новый материал и склонил голову над журналом, выискивая, кого бы спросить, как проклятый ключ взорвался у меня прямо в руках. Облако синего чада взвилось над партой, Орька дёрнулся в сторону и чуть не упал в проход между рядами, ребята застыли как гипсовые, географ вскинул голову и уронил очки на стол, а я, бросив раскалённый ключ на пол, сунул обожжённые пальцы в рот.