Томек в Гран-Чако
Шрифт:
Он не колебался ни секунды. Наклонившись вперед, осторожно стал прокрадываться на другой конец выступа скалы. Наконец, оказался как раз посредине между ребенком и хищником. Не отрывая взгляда, передвинул нож в чехле на правый бок. Пума пока не замечала притаившегося на нависшем выступе скалы человека, она вся была устремлена к скулящему детенышу. Зловеще поблескивали удлиненные, прищуренные глаза, все сильнее ощеривалась пасть, она как будто съежилась… Раздалось гулкое рычание, и пума, как пружина, кинулась вперед. Но не успела она коснуться мальчика, как ей на спину свалился Новицкий, всей тяжестью своего тела он прижал пуму к земле. В мгновение ока просунул руку под голову животного, прижал ее к своей груди. Должно быть, могучее то было объятие. Из широко раздвинутой пасти вырвалось хрипение. Блестящее тело закручивалось, раскручивалось подобно гибкой пружине, но где ей было справиться с таким богатырем, как Новицкий. Ноги его клещами обхватили взбесившуюся пуму, не давая ей сбросить себя. Новицкий прекрасно понимал, что, если бы пуме
Долго еще лежал Новицкий на земле, прижимая к груди голову пумы. Только полная неподвижность зверя, в конце концов, убедила его, что все кончено. Столкнув с себя тело пумы, он сел на землю. Тяжело дыша, огляделся в поисках женщины и ребенка. Молодая индианка, присев на корточки, прижимала к себе испуганного мальчонку. Новицкий улыбнулся им и заговорил на наречии, в котором араваканский язык и язык кечуа перемешивались с испанским [6] .
– Все, не бойся! Можешь идти домой! – Новицкий хотел было подняться, но острая боль в левом бедре напомнила о ране. Он глянул на ногу. В разодранной штанине зияла кровавая рана.
6
В Монтании, которая занимает восточную часть Анд, простираясь от границ Перу с Колумбией, Бразилией и Боливией, жило несколько племен, ведущих свое происхождение от индейцев из тропических лесов Южной Америки. Они принадлежали к разным языковым группам. Испанские миссионеры ввели в оборот язык кечуа, которым когда-то пользовались инки, и смешавшийся с местными языками кечуа стал употребляемым в Монтании наречием.
– Ах, сто дохлых китов в зубы! – буркнул Новицкий. – Ничего себе меня зверюга тяпнула! Надо остановить кровь…
Он стянул с себя рубашку, отхватил ножом рукава, смастерил из них бинты. Перевязка много времени не заняла. Наконец, он поднялся, спотыкаясь, проковылял к несостоявшимся жертвам пумы, взял мальчика на руки. Парнишка доверчиво обхватил его ручонками за шею, прижался.
– Ну-ну, братишка, не бойся, все теперь хорошо, – успокаивал его Новицкий. – Слава Богу, я тут вовремя оказался. Агуа, вставай, пойдем, ночь на дворе. – Но женщина по-прежнему не поднималась на ноги, а в устремленном на Новицкого взоре читалось восхищение. Индейцы всегда очень высоко ставили мужество и мужскую силу, но индианку изумила не только безмерная храбрость Новицкого. Ведь этот, по сути, безоружный белый пленник рисковал своей жизнью, чтобы спасти от неминуемой смерти тех, кто держал его в неволе.
А Новицкому и в голову не приходило, что творится в душе молодой, красивой индианки, для него-то было само собой разумеющимся, что сильный должен защищать слабых, а уж особенно женщин и детей. Он просто-напросто выполнил свой долг, что в том особенного? Поведение индианки начало его раздражать, он заворчал:
– Ну что ты на меня вытаращилась? Не видела мужика в рваных штанах? А верно ведь, может и не видела. Разгуливаете, в чем мать родила, так тебе и штаны редкость! Ладно, хорошенького понемножку. Идем уж, кишки в животе играют марш. – Тут уж онемение индианки достигло предела. Оказывается, белый человек даже не считал свои действия чем-то особенным. Она поднялась с земли, раздираемая противоречивыми чувствами: – Пума ведь тебя ранила, сможешь ли ты сам дойти? – спросила она.
– Могу – не могу, надо скорей добираться, – возразил Новицкий, – когти у зверя грязные, надо очистить рану, чтобы не загноилась.
– Онари знает хорошие снадобья, он тобой займется, – сказала Агуа.
– Знаю, знаю, твой почтенный муженек колдует над травами и ядами, что ведьма с Лысой горы или заправский аптекарь, – настроение Новицкого на глазах улучшалось.
– Бери парня, а я понесу детеныша пумы. Он пока слишком мал, чтобы ему оставаться одному в чаще. Раз уж я убил его мать, придется мне им заняться.
– Отдай мне пуму, моя! – захныкал мальчишка.
– Твоя, брат, твоя! – согласился Новицкий. – Знаю, обожаете вы держать разное зверье в своих лачугах. Только смотри, чтобы эта малышка не сожрала твоих обезьянок и попугаев [7] .
Новицкий подхватил поскуливающего звереныша и, прихрамывая, направился к селению. Становилось совсем уже темно. Агуа прибавила шагу, индейцы не любят ночных прогулок в чащобе. Новицкий еле за ней поспевал, рана в ноге все сильнее давала о себе знать. По мере их продвижения вперед крутые скалы все раздвигались, пока ущелье не превратилось в широкую, холмистую долину, окаймленную горами. Слева на отвесной скале белели развалины древнего города, за ними к небу вздымался вулкан с сильно срезанной вершиной. Внизу направо виднелись жилища воинственных свободных кампов.
7
Индейцы очень привязаны к тем лесным обитателям, что поддаются одомашниванию, и охотно держат их в домах. Любимцев своих они окружают множеством забот, даже кормят птичек из собственных уст, женщины, идя на работу, берут с собой обезьянок, и т.п. Чаще всего в индейских домах встречаются обезьянки, попугаи, туканы, капибары и черепахи.
Селение состояло из тридцати многосемейных и односемейных домов, на языке кампов они звались панготсе. Строения эти были типичны для местных индейцев, тем приходилось защищаться от почвенной сырости и от подмывов во время тропических дождей, противостоять весьма нередким в этих широтах ураганам. Так что каждый дом опирался на мощные, глубоко врытые в землю деревянные столбы, на разной высоте их окружали легкие балки и колья, обмотанные гибкими лианами, а иногда это просто были открытые с боков надземные «веранды». Большие закругленные соломенные крыши прикрывали многосемейные дома, односемейные же довольствовались остроконечной крышей из пальмовых листьев. Внутри большие дома делились на комнаты и веранды переборками из бамбуковых прутьев [8] .
8
Даже после покорения Америки европейцами индейцы тропических лесов сохранили свои традиции в строительстве. Они строит разные дома: многосемейные малоки длиной до 200 футов, высотой до 60 футов, покрытые громадной, полуовальной соломенной крышей, доходящей почти до земли, в таких домах живут отдельные роды, насчитывающие по сто и больше человек; небольшие хижины на одну семью, увенчанные остроконечными крышами из пальмовых листьев, или, как у кашиби, купольной соломенной крышей. По всей Монтании, помимо домов со стенами, возводят еще поднятые над землей хижины, они представляют собой веранду, опирающуюся на высокие столбы и прикрытую лишь сверху соломенной крышей. Некоторые племена (кампа) делают в домах внутренние перегородки, другие (чама) обходятся без них. Традиционное строительство индейцев тропических лесов настолько идеально приспособлено к местным условиям, что даже белые при возведении своих гасиенд переняли все их приемы и строили подобные индейским дома из тростника, дома эти отличались только аккуратным внешним видом.
Многосемейные дома стояли в отдалении друг от друга. В них жили семьи, принадлежавшие одному роду, ими предводительствовал глава рода. Односемейные домишки ютились на окраине селения. Там располагались те, кто чем-то не устраивал главу рода либо они сами не хотели жить в громадном общежитии.
Жрец Онари занимал отдельный обширный дом, потому что не хотел открывать землякам тайны своих магических и лекарственных знаний. Агуа с ребенком на руках первой ступила на веранду мужниного дома и была встречена сварливыми упреками старшей жены шамана, та стряпала на пылающем огне костра. Агуа повернулась к Новицкому:
– Подожди здесь, я сейчас, – и направилась вглубь дома.
Новицкий тяжело опустился на высокий порог веранды. Детеныш пумы, которого он все еще держал подмышкой, стал вырываться и задними лапами задел ему бедро. Новицкий зашипел от боли, прикрыл ногу ладонью. Импровизированная повязка вся пропиталась теплой, липкой кровью. Разрывающая боль еще усилилась. А тем временем из глубины дома доносились громкие голоса мужчины и женщины. Новицкий прислушался, но голоса стали глуше, он не мог уловить даже отдельных слов. Вскоре из дома вышла старшая жена жреца.
– Пойдем, могущественный Онари займется тобой! – позвала она.
Новицкий с трудом вскарабкался на веранду. Видя его муки, индианка подставила ему мощное плечо и повела в отделенную переборкой комнату. В первый раз Новицкий переступил порог дома жреца, тот с подозрением относился к белым пленникам, не раз настраивал родичей против них. Онари был племянником того жреца, которого, когда белых женщин пытались сбросить в пропасть, убил Смуга. Большинство кампов поверило Смуте, обвинившему жреца в том, что тот хотел прервать обряд, но только не Онари. Онари подозревал, что Смуга хитростью устранил его предшественника, обманул суеверных и легковерных кампов в каких-то своих, только ему ведомых целях. Оба пленника чувствовали враждебность сообразительного жреца и вели себя с ним крайне осторожно. Поэтому Новицкий входил сейчас в его таинственный дом с некоторым беспокойством. Жреца он увидел сразу – тот стоял в глубине комнаты, склонившись над сосудами, подвешенными над тлеющим огнем. Как и большинство кампов аматсенге, Онари ходил без всякой одежды, только низ живота был прикрыт передничком, грязное тело и лицо жреца были разрисованы магическими знаками, что должны были охранять перед злыми духами, сглазом и укусами ядовитых змей. Головной его убор был сплетен из пальмовых волокон, украшен яркими перьями попугаев, а сзади свисал занятный хвост, состоящий из маленьких телец выпотрошенных колибри. На локтях и щиколотках носил он плетенные повязки. Онари поднял голову от дымящихся сосудов и взглянул на Новицкого, державшего детеныша пумы. Медленно выпрямился, окинул пленника пронзительным взглядом. Ударил в ладоши. Из-за перегородки вышла Агуа.