Томка. Тополиная, 13
Шрифт:
– И вся любовь, – пробормотал я.
Мы спустились вниз, подошли к камню. С западной стороны к «монументу» была прикручена металлическая табличка с дежурной надписью: «Здесь будет установлен памятник жертвам политических репрессий». Таня кивнула. Да, когда-то они хотели установить памятник, когда-то они считали это важным. Те же самые люди…
Она выпрямилась, прижала пальцы к вискам, втянула воздух. Я ей не мешал. Я и сам что-то эдакое чувствовал. Здесь нельзя пить пиво. Нельзя просто гулять. Здесь нельзя ничего строить…
– Вот
Сказать, что я вздрогнул – значит ничего не сказать. Если бы я был женщиной на сносях, то немедленно разрешился бы от бремени.
На краю поляны, с той стороны, где были видны дома, стоял Петр Аркадьевич. Без аккордеона, зато в неизменной тельняшке под камуфляжной курткой.
– Простите, ребята, – сказал он, – увидел вас, решил пойти следом. Не помешаю?
Я ничего не ответил. Таня неопределенно махнула рукой. Дядя Петя подошел ближе, мы поздоровались. Он вынул из кармана папироску, неторопливо начал готовить ее к употреблению.
– Я давно твержу, – продолжил он свою речь, – что здесь ничего нельзя делать. Что зря вы тут квартиры свои покупаете, зря строите планы. Все полетит к чертовой матери.
– И как они реагируют? – спросил я.
– Никто не слушает. Люди слишком долго жили плохо и одинаково, стали прагматичными. Мечты о полетах в космос умерли, остались простые житейские планы – получить диплом, сделать карьеру, купить угол, завести потомство. Стихи никто не пишет, все больше по экономическим докладам специалисты пошли. Таких, как я, палками отгоняют. Я ж для них юродивый, что с меня возьмешь?
Дядя Петя усмехнулся, но подвижные морщины на лице выдавали обиду.
– А вот вам, видимо, интересно, – заметил он, прикуривая от спички. – Что-то слышно?
– Немного, – сказала Таня. – А вы слышите?
– Гораздо меньше твоего. Я если чего-то не слышу, то додумываю, потому что давно на белом свете живу. И я до сих пор не ошибался. Единственное, что меня убивает, – Максимку с Оленькой не углядел. Мог бы тормознуть парня во дворе, придержать немного за руку…
– Сгорел бы кто-нибудь другой, – процедила Таня. Скулы Петра Аркадьевича дрогнули.
– Да, тут ты права, дочка. Но, знаете, если бы сгорел Семенов, ей-богу, я бы так не убивался. Не по-христиански, знаю, но уж такой вот я циник, и лечить меня поздно.
– Вас что-то связывает с этим местом? – спросила Таня, кивая на памятник.
– У меня здесь дед. Да-да, не удивляйтесь. Конечно, документов нет, свидетелей нет, никто точно не знает, что здесь под ногами – скотомогильник или кладбище английских шпионов, но я уверен, что где-то здесь, под каким-нибудь деревом, он лежит.
Я не стал спрашивать о причинах уверенности. Я почему-то знал, что он прав.
– В тридцатых он преподавал литературу в местном техническом университете. Сами понимаете, преподавать литературу во времена оные было занятием не для слабых духом, но он ухитрялся
Дядя Петя вздохнул. Таня выглядела подавленной.
– Да, я тоже вижу временами всякие картины, – произнес старик и посмотрел на часы. – Но нам с вами пора. Таня напоследок окинула взглядом поляну, потом мы пошли вслед за Петром Аркадьевичем к городу. Он шагал чуть впереди, все так же дымил своей отвратительной папироской.
– Завтра ребят будут хоронить, – сказал он, не оборачиваясь. – Вы придете?
– Обязательно, – сказал я. – Во сколько?
– Прощание во дворе в час, потом на кладбище. Не знаю, как я это выдержу… Дядя Петя шмыгнул носом и стал вытирать глаза.
– Не плачьте, – сказал Таня, шедшая рядом со мной. – Это еще не самое страшное, что может произойти. Старик остановился, обернулся.
– А я надеялся, что ошибаюсь, – молвил Петр Аркадьевич. Он смерил нас тяжелым трагичным взглядом. Признаюсь, таким я его никогда не видел. Внезапно стал очевиден его возраст, и те, кто утверждал, что Аркадьевич пожил при всех генеральных секретарях, едва ли сильно ошибались.
– Завтра после похорон поговорим, – сказала Таня, положив руку ему на плечо.
13
Утром Константин Самохвалов не вышел к завтраку. Это обстоятельство не на шутку взволновало его мать. За последние пару лет Костя не только ни разу не пропустил завтрак, но даже не поменял утренний костюм, то есть он ни разу не вышел завтракать в чем-то, что отличалось от черных брюк и светлой рубашки.
А сегодня он не вышел вообще и даже не предупредил заранее.
Поначалу Елена Александровна списала это на потрясение от трагедии в лифте. Костя запросто мог впасть в анабиоз, если вдруг видел по телевидению сюжет о голодающей на другом конце планеты колонии брошенных детенышей горилл, а тут живые люди, жившие рядом с тобой… Словом, она думала, что он полежит, попереживает и придет.
Ничего подобного не случилось. Константин не выходил и не отзывался на стук и телефонные звонки.
– Костя! – кричала Елена Александровна, стоя под дверью. – Дай знак хоть, что ты жив! Слышишь меня?! Тишина в ответ. «Пациент скорее мертв»…
Вот тут-то она едва не забила тревогу, и если бы Константин чуть-чуть передержал паузу, дверь наверняка штурмовали бы спасатели.
Он подал признаки жизни в тот самый момент, когда мать набирала номер службы. Он просто приоткрыл дверь и выглянул в щель.