Тонкий профиль
Шрифт:
В Центральный Комитет он обратился, предварительно собрав все необходимые материалы — расчеты, проекты, суждения, порою противоречивые, — заинтересованных организаций: Госкомитета, Гинромеза, Госплана. Вопрос серьезный. И решение, которое может быть по нему вынесено, должно иметь принципиальное значение. Оно предопределит во многом характер развития нашей трубной индустрии. Хотя речь пока идет только об одном цехе.
Так был поставлен вопрос в отделе Центрального Комитета.
— Подготовьтесь основательно, — сказали Осадчему. — Возможно,
— Что же надо мне сделать? — спросил Осадчий.
— Вы опытный человек, Яков Павлович, и знаете, что надо для такого случая быть во всеоружии фактов, расчетов и вашей непоколебимой внутренней убежденности.
— Это я понимаю, — ответил Осадчий, — это ясно, по, может быть, мне следует вызвать украинских ученых из сварочного института? Пусть тоже защищают свое предложение.
Речь шла об украинских ученых, выступивших с новой идеей. Они предлагали формовать большие трубы не из цельных листов, как раньше, — тогда понадобились бы листы более чем трехметровой ширины, ими страна не располагала, — а сваривать трубу из двух полуцилиндров, раздельно сформованных на прессе.
Это было новшество мирового масштаба. Нигде никто так не варил большие трубы. Вокруг нового предложения возникли горячие споры. Выйдет — не выйдет? Осадчий поначалу тоже колебался. Но потом решительно склонился к поддержке нового, смелого метода. И не просто склонился, а начал активно помогать украинским и местным, уральским, энтузиастам. Он готов был предоставить им для экспериментов в заводском масштабе свои линии, свои станы.
Теперь на эту новую идею тоже следовало получить добро. А она подтверждала реальность смелой формулы Осадчего: сначала — станы, потом — лист.
— Ученых мы вызовем сами, — сказал Осадчему ответственный работник отдела. — А вот как насчет вашего главного инженера? Он нам писал.
— Знаю, — ответил Осадчий.
— И то, что вы не единомышленники, тоже знаете?
— И это знаю.
— А как Чудновский относится к идее украинцев? — спросил собеседник Осадчего.
— Как относится? По пословице — отрубив голову, по волосам не плачут. Я хочу сказать, — пояснил он, — что если человек отбрасывает целое, то его уже не интересуют частности. Он-то ведь против реконструкции.
— Понятно. А все же, как он, крупный специалист, относится к самой технической идее, к самой мысли, она ведь заманчива?
— Как относится к самой мысли, не знаю. А к возможным хлопотам по внедрению, наверное, прохладно. Хлопоты-то лягут на его плечи. И на мои — тоже, — добавил Осадчий.
— На то вы и руководители завода. Так вызывать или не вызывать Чудновского?
Яков Павлович только неопределенно пожал плечами, что могло означать примерно следующее: прямых возражений у него нет, но и свидание в ЦК с Чудновским не кажется ему необходимым. Однако поняв, что от него ждут прямого ответа, после паузы сказал:
— На нашем заводском уровне мы, вообще-то говоря, уже четко определили наши разногласия. Был такой разговор. Размежевались вполне определенно.
— И надежд на достижение согласия во взглядах не питаете?
— Нет, — подтвердил Осадчий хмуровато.
— Тогда, может быть, и не стоит отрывать Чудновского от дела, — заключил собеседник. — Посоветуемся в Москве с работниками Гипромеза и Госплана. А вы, Яков Павлович, поживете немного в Москве?
— Надо бы на завод, но что делать — поживу. Да и дела есть разные — в том же Гипромезе, и в плановых организациях, — ответил Осадчий.
Приезжая в Москву, Осадчий всегда останавливался в гостинице "Москва". Гостиница — тот же дом, к которому можно привыкнуть. Яков Павлович старался выбрать себе номер на этаже повыше, с окнами, выходящими на Красную площадь и Кремль.
Особенно приятно было летом постоять у открытого окна, наблюдая за потоками экскурсантов, которые всегда стекаются на эту главную площадь страны.
В то лето темп бурной и строящейся Москвы проник за кремлевские стены. Осадчий хорошо видел из своего номера, как заезжали в Кремль грузовики со строительными материалами, а там, вблизи здания Верховного Совета, где Яков Павлович получал орден Ленина, поднимались в небо стальные конструкции Дворца съездов.
Может быть, взгляд с высоты сам по себе психологически настраивает человека на более широкие, смелые, дерзкие мысли — во всяком случае, Осадчий не раз ловил себя на том, что здесь в гостиничном номере, стоя у окна, он с удовольствием думает о своих планах, о будущем завода. И часто после этих раздумий он звонил домой, в Челябинск, в киевский институт, чтобы снова и снова посоветоваться со своими работниками, с учеными. Иной раз для людей, уже принявших смелое решение, очень полезны вот такие беседы для самоутверждения в своей правоте.
Вскоре Осадчего пригласили в ЦК партии. Запомнилась большая уютная комната приемной, в которой сидели вызванные на совещание.
Осадчему сказали: "Ваш вопрос — тридцать второй", а это означало, что надо подождать своей очереди.
Он прошел в соседний с приемной буфет, где можно было подкрепиться, по обнаружил, что волнение, если не убивает совсем аппетит, то ухудшает его. Волнуясь Осадчий все время спрашивал у товарищей, какой по очередности вопрос уже "прошел", хотя и был предупрежден, что, когда подойдет время, его вызовут.
Сообщение, которое делал Осадчий, заняло не более получаса. Затем выступили представители Госплана, Гипромеза, украинского института. Председательствующий на совещании задал Осадчему несколько вопросов относительно сроков реконструкции, стоимости нового стана, поинтересовался, действительно ли смогут на заводе провести реконструкцию таким образом, чтобы не останавливать трубоэлектросварочный цех.
— Да, конечно, — подтвердил Осадчий. — Мы не будем его останавливать.
— Вы это твердо обещаете? — переспросил представитель Госплана.