Тонкий профиль
Шрифт:
— Кто автор безмаховичной работы пильгерстана?
Вот уж и научный термин появился, обозначавший новаторство, родившееся в силу крайней и острой нужды.
Юлиан Николаевич задумался, ответил растерянно:
— А черт его знает, кто автор. Тут такое было… Не заметили! Все думали, все мучились, каждый что-либо предлагал. И Щербань, и Фрикке, и Матвеев.
Но Тевосян продолжал допытываться:
— Не Гипромез ли?
Кожевников возмутился:
— У меня сохранились телеграммы. Одно заключение — налево, другое — направо. Я вам докладывал!
— А Гипромез рапортует по-другому, — заметил нарком.
— Ну, не знаю, — вздохнул
Титул основателя завода как-то прилепился к Кожевникову позже. В сорок втором на его плечах лежала должность начальника Главтрубостали.
Когда за чертой фронта остались все южные заводы, в главный бастион трубной индустрии превратился город Первоуральск. Он вобрал в себя все — и оборудование эвакуированных на восток предприятий, и людей. В цехах висели знамена южных заводов, как знамена дивизий, побывавших в бою. Бывшие директора заводов становились начальниками цехов. Первоуральский новотрубный превратился, по сути дела, в завод заводов.
Директором стал Осадчий. Это ему каждый день и утром, и вечером звонили из Москвы из Государственного Комитета Обороны. Сколько сделано труб для минометов? Когда отправлены эшелоны? Час, минута?
Прямо в цехе стоял паровоз с вагонами, куда грузились трубы. На вагонах пункт назначения — «Москва». Первоуральский в те годы ежесуточно давал тысячи стволов минометов. Можно себе представить, чего стоил здесь каждый час труда для фронта!
Но потрясающая трудовым героизмом летопись этого флагмана трубопрокатной промышленности в военные годы — особая тема. Здесь же необходимо сказать еще только об одном. В Первоуральске впервые громко зазвучало в семье трубников имя Якова Павловича Осадчего. Пятнадцать лет жизни и часть своей души он отдал Первоуральску. Приехав сюда в тридцать восьмом, застав здесь два цеха, он уехал в пятьдесят четвертом и оставил десятки цехов. Было вокруг завода несколько бараков — вырос большой город. Осадчий получил ордена Ленина и Трудового Красного Знамени, дважды был удостоен Государственной премии. Сложный, в чем-то противоречивый и вместе с тем очень цельный образ Осадчего-директора сложился в Первоуральске.
Со своей замминистровской должности Осадчий снова хотел вернуться на родной завод. Это естественно.
— Все замечательные кадры юга я оставил там, в Первоуральске, — говорил мне как-то Яков Павлович. — Какие специалисты! Золотые люди. Золотые руки.
Даже получив назначение на Челябинской трубопрокатный, Осадчий не оставлял попыток вернуться в Первоуральск, правда, уже не столь активных. Об этом мне рассказывал не он, другие. Но по-человечески я понимаю и такое.
Руководитель на новом месте производит сразу великие перемены только в плохих романах. В жизни действия нового директора часто напоминают медленное движение айсберга, три четверти которого до времени скрыты глубоко под водой.
Осадчий появился на Челябинском трубопрокатном как четвертый директор. И начал с того, что довел до конца недоделанное его предшественником. Прежде всего достроил дома в поселке, раздвинувшем хаос мелких домишек и сараев на берегу огромного, голубоватого озера Смолино. Расширил и достроил стадион и рядом с ним клуб, стоявшие недостроенными на берегу и напоминавшие развалины древнеримского цирка с колоннами и каменным полукружием трибун. Поставил рядом с клубом две новые столовые, ресторан, оборудовал пляж, яхт-клуб. Там, где раньше шныряли в кустах рыболовы, теперь вытянулся приозерный бульвар, право, украсивший бы любой приморский городок.
Кто-то пустил тогда по заводу шутку: «Новый директор ищет путь к сердцу рабочего через его желудок». Шутки бывают разные. Эта звучала по-доброму, с оттенком уважения.
Директор круто занялся делами жилищными, снабжением. Многое добывал для завода: от холодильников до автомашин. Весной, когда в городе нигде нельзя было достать апельсины, только на трубопрокатном продавали рабочим эти рыже-золотые шары, веселые, ароматные, их просто подержать на ладони — и то удовольствие.
Не так много в стране заводов, имеющих свои здравницы на Кавказском побережье. А новый директор начал строить спальный корпус в Сочи. Нашел деньги, добился разрешения. В этом уже чувствовался размах той щедрой заботы о рабочем человеке, которой здесь не были избалованы. Правда, и времена прежде были более суровыми.
Да, хозяйская жилка у четвертого директора была, как говорится, налицо! И она понравилась людям. Но пока проступали лишь отдельные, хотя и любопытные штрихи портрета человека. Неизвестно было, куда все повернется. Не выродится ли линия четвертого директора в делячество хозяйственника, у которого государственный горизонт конусом сошелся только на его заводе? Бывает ведь так. Недаром говорят, что иные наши недостатки суть продолжение наших достоинств…
«Дело об афере»
Приемная Осадчего — на третьем этаже внушительного здания заводоуправления. Чтобы попасть в нее, надо пройти сначала через тихий угол коридора, минуя несколько комнат референтов слева и справа, затем большую комнату секретаря. Из нее уже в кабинет ведет двойная, обитая кожей дверь.
Открыв ее, вы попадаете в просторную, продолговатую комнату с белыми занавесками на окнах, шкафами из красного дерева, с красивой и дорогой модной люстрой, висящей над традиционным столом заседаний. Рядом с ним стоит еще один, маленький, для селектора и трех телефонных аппаратов.
Кабинет внушителен. Уютен. Пожалуй, еще и величествен. Он отражает лицо завода, его масштабы и значение, а о том, чтобы это эмоционально ощущалось, позаботился бывший директор. Осадчий ничего здесь не менял, кабинет был удобен для работы.
Зато все другое, оставленное Осадчему в наследство, подверглось критическому пересмотру. И прежде всего новый, самый большой цех. Директор предложил его вдвойне расширить.
Как? Опять реконструкция? Но трубоэлектросварочный только-только пустили после многонедельных мук настройки и отладки! Новенький, чистенький, красивый, он радовал глаз, вселял гордость в душу строителей, проектировщиков. И впереди еще столько работы, чтобы заставить цех набрать нужный темп, подняться до проектной мощности.
Можно понять тех, кому причиняла боль уже самая мысль о том, что новенький цех надо реконструировать и, не воспользовавшись вдоволь сладкими плодами победы, вновь окунуться в бетонную пыль, железный скрежет и сумятицу всяких строительных и переделочных работ.
— Страшно подумать, что его надо будет остановить минимум на год! — ужасались противники реконструкции.
Они были против: и главный инженер, и его заместитель. Осадчий вдруг ощутил упругую волну сопротивления, почувствовал мощный заслон из тех самых рук, которые должны были ему помогать во всех заводских делах, во всех начинаниях.