Тонкий профиль
Шрифт:
— Да, должен сказать прямо, — продолжал Осадчий, — мы еще не всегда достаточно думаем над тем, чтобы рабочему человеку создать максимально благоприятные условия для труда. А это нельзя помирить с нашей совестью. Какие бы скорости новый цех ни выдавал, но если он не улучшает условий труда — значит не удовлетворяет нашим требованиям. В проекте нового цеха, который нам предлагают, стан слишком сдвинут к стене. Конечно, это увеличивает площадь складирования труб — вырастает производительность стана, но в проходе между станом и стеной будет еще жарче,
Он закончил, сказав главное. Ждал, никого не торопил с выступлениями. Пусть товарищи подумают.
В глубине кабинета кто-то вдруг громко, даже с присвистом вздохнул. Это была первая реакция на предложение директора, и реакция достаточно красноречивая. Он понимал, что задал трудную задачу. Но что делать! Сколько раз уже им приходилось добиваться переделки проектов, носивших следы явного недомыслия, недальновидности, проектов, обреченных на быстрое старение.
— Товарищ Каган, ваше мнение? — спросил Осадчий. — Вы ведь сами бывший конструктор.
Каган поднялся, заговорил, как обычно, тихим голосом, но его услышали все:
— Повернуть проект нелегко, Яков Павлович, к нам уже поступают рабочие чертежи. Я не раз говорил проектантам — дайте нам больше площади для сварщиков, больше воздуха, света. А они говорят — это дороже. Экономические факторы…
Осадчий не выдержал, перебил:
— Дороже всего люди! Эту заповедь надо закладывать во все проекты.
— То, что будет жарко в проходах, еще полдела, хуже, что вальцовщик не сможет видеть, что делается в клети, — вставил Усачев.
— А что думает сам вальцовщик, что рабочий думает? А, товарищ Гречкин? — спросил Осадчий.
Гречкин поднялся со вздохом смущения — не часто приходилось ему выступать у директора, — но сказал твердо:
— Эти самые щели-проходы в стене мало что дают. Особенно летом, товарищи. Жарковато, верно. А щели, так сказать, приспособление для сквозняков. Вентиляцию не за счет их надо усиливать. И в старом цехе, и в новом, конечно.
— Мы можем отодвинуть правую стенку хотя бы метра на три? — спросил Осадчий, обращая этот вопрос к Чудновскому, Усачеву, Кагану.
Все заговорили о сложности такой перекомпоновки, нарушающей общую композицию. Ведь надо передвигать и краны, и пульты — многое…
— И все же добиться максимально возможного, — сказал в заключение Осадчий. — Вам, товарищ Каган, придется съездить в Москву, в Гипромез. И Терехову тоже. Будьте тверже, отстаивайте наши требования. Ставьте вопрос шире — в каждый технический проект надо закладывать заботу о человеке, в каждый, — повторил он ту главную мысль, которая не оставляла его все это рабочее утро.
Потом перешли к текущим делам. Коммерческий директор, развернув папку, зачитал телеграмму относительно новых, ужесточенных требований ОТК к трубам на импорт, помянул про несколько новых заказов.
Как обычно, всякое такое заседание заканчивалось разговорами о выполнении программы.
"Опять будет драка, — подумал Осадчий, — опять будет трудно!"
В Москву Терехов и Каган отправились с серьезным заданием, если учитывать, что проект уже прошел апробацию в ряде инстанций. А кроме главного задания, были еще попутные — в техотделы министерства и Главснаба.
Днем время уходило на посещения Гипромеза, Госплана, а в свободные вечера бывали в театрах или просто гуляли по городу. Тем более что и поселились они в гостинице, которая находилась в самом центре.
Терехов, родившийся в Москве, хорошо знавший родной город, получал особое удовольствие от того, что знакомил с ним Кагана. Виктор помнил улицу Горького еще в довоенном облике. Мальчишкой любил гулять по ней. Теперь он рассказывал Кагану — днепропетровцу, какие раньше здесь были дома, пока улица не раздалась так могуче в своих каменных плечах и не стала впятеро выше ростом.
Каган слушал Терехова с живым интересом.
Проект нового цеха удалось основательно "повернуть". Терехов и Каган дрались буквально за каждый метр свободной площади, за каждое улучшение условий труда сварщиков, операторов, механиков.
Контроль за выполнением проекта Осадчий поручил Кагану. Директор знал его неукоснительную исполнительность и всегдашнюю заботу о рабочих. Но, может быть, директор подумал тогда, что и Каган, более чем кто-либо другой, заинтересован в максимально благоприятной для здоровья обстановке в цехе.
Жестокая болезнь не переставала мучить его. Лишь время от времени Каган получал короткую передышку — месяцы сравнительно сносного самочувствия. Было вообще удивительно, как этот человек работает на заводе, а не проводит годы в санаториях. Правда, каждое лето он уезжал отдохнуть в Чебакуль — на местный уральский курорт. Приезжал оттуда посвежевшим, бодрым, но не излечившимся окончательно.
Но ни на курорте, ни на заводе, никогда, нигде Каган не говорил о своей болезни, не любил говорить. Даже самые близкие его друзья не подозревали о том, насколько тяжело он болен.
Не предугадывал исхода болезни и Владимир Иванович Корнилов, работавший в те годы мастером в цехе, один из тех, с кем Каган в это тяжелое для себя время сошелся особенно близко. Всем складом своей натуры этот скромный, застенчивый человек с тихим голосом, должно быть, напоминал Кагану самого себя. Не это ли и притянуло их друг к другу, вопреки известному мнению, что похожие характеры более склонны к взаимоотталкиванию?