Тонкий слои лжи. Человек в дверном проеме
Шрифт:
Билли примолк, облизнул губы, несколько раз крутанул головой, как человек, у которого затекла шея и выпалил:
– Все это чепуха. Я там кое-что придумал.
Бакстера словно швырнуло к двери, проверил плотно ли прикрыта, крикнул в селектор, чтобы секретарь никого не пускала, предложил выпить. Билли уже носился по кабинету, его ладони казалось вот-вот задымятся, так ожесточенно потирал руки Манчини.
Бакстер проглотил выпивку сразу. Билли лизал край стакана, растягивая удовольствие.
– Видишь ли, - он с опаской оглядел дверь, - я обратил внимание на одну штуку… на пляже. Люди дремлют в шезлонгах часами. Загорают. Совершенно неподвижно,
Бакстер налил еще, опрокинул стакан, не скрывая раздражения выпалил:
– Ни черта не понимаю!
Билли подошел к другу, положил руку на плечо, казалось глаза его кричали: чудило! неужели не сечешь? эх ты! ничего, слава богу, у тебя есть я, иначе не представляю, чем бы ты кончил. Билли плюхнулся прямо на пол на ковер по старой студенческой привычке, подпер голову кулаком, склонил чуть набок и посмотрел на Бакстера, сожалея и мысленно подтрунивая, как смотрят на деревенских дурачков или блаженных.
Бакстер разъярился.
– Кончай выдрючиваться!
Он выбрался из кресла, стянул пиджак, под мышками расплылись пятна пота. Кондиционер работал на славу, гнал прохладу волна за волной, значит Хаймен Бакстер нервничал не на шутку, он всегда потел в минуты волнения и Билли отлично это знал.
– Ладно.
– Манчини привстал на локтях.
– Чтобы разобраться с Салли, тебе нужно алиби. Устроим все так. Ты отправляешь ее в хороший отель отдохнуть, покупаться. За твой счет, разумеется. Деньков на десять…
– Может, на пять?
– Бакстер не сумел скрыть, что в уме тут же прикинул, во что обойдутся пять дней в дорогом отеле, а во что десять.
Манчини посмотрел на него с сожалением: время ли сейчас считать лишние сотни, ну, пусть, и тысячи. Бакстер прикусил язык.
Манчини, как ни в чем ни бывало, продолжил:
– Она отдыхает, купается и все такое. В один из дней ты звонишь ей по автомату и говоришь, что приедешь на денек.
– Билли замолчал, подумал.
– Нет, не годится. Она еще скажет кому-нибудь, что ждет мужа. Лишние люди ничего не должны знать. Давай по другому. В один из дней ты приходишь на работу и мы с тобой с самого утра запираемся в твоем кабинете. Совещаемся. Обычное дело. Никто не удивится - на нас только тут все и держится. Ты берешь билет на самолет. Час лета - ты на пляже. Она любит загорать?
– Обожает, - буркнул Бакстер, у него разболелась голова, то ли от выпитого, то ли от напряжения, он понимал, что на сей раз Манчини говорит серьезно. Да тот и сам перестал строить рожи, говорил размеренно, продумывая каждое слово.
– Угу.
– Манчини вскочил, забегал по комнате.
– Я представляют все так. Она загорает в шезлонге, конечно же, под самой невероятной шляпой, ей же всегда подай самое-самое. Ты подходишь, опускаешься рядом, тихо говоришь: - Салли. Она может и взвизгнет самую малость, на пляже шум-гам, никто не обратит внимания. Может и не выкажет удивления.
– Манчини снова умолк, что-то прикинул.
– Тебе придется попотеть. Вдруг, когда ты притопаешь на пляж она с кем-то трепется. Тогда обожди, пока ее не оставят в покое. Главное, когда подойдешь к шезлонгу, чтобы Салли была одна. Ну, купи бутылку воды. Мало ли, может, она попросила знакомого принести попить. Значит, толкаешь ее в бок и шепчешь: «Салли! Мне удалось вырваться на денек-другой к тебе». Что она там отвечает неважно. Проходит минут десять. Молча греетесь. Пара - заглядение! Дальше достаешь шприц.
– Манчини поймал недоуменный взгляд Бакстера.
– Я уже все обговорил с врачами, шприц без иглы, контактный, приставишь к коже и надавишь, ребенок и тот справится. Ей конец. Симптомы? Вроде бы умерла от перегрева, не выдержало сердце на солнце. Сплошь и рядом случается. Натянешь ей шляпу на нос и наша милая Салли прозагорает еще часов пять, а может и больше. Лучше всего прятать труп среди людей. На видном месте. В этом вся идея. Ты на самолет и сюда. Мы открываем кабинет и вываливаемся еле живые после ожесточенной рубки, как у нас бывает, когда я предлагаю, а ты упираешься. Вот, в общих чертах.
Бакстер с трудом переваривал услышанное. Он сжал голову ладонями, помогая сказанному уместиться в мозгу.
– А как я выберусь из кабинета?
Оказалось, что Манчини продумал все тщательнее, чем предполагал Бакстер:
– У тебя же есть запасная дверь на черный ход.
– Не пользуюсь, ее заклинило что-то, ни разу не открывал.
Манчини потянулся:
– Чудесно. Значит все знают: дверь не исправна. Что ж мы с тобой, инженеры, не откроем эту чертову дверь? Откроем, а потом так закроем, будто она с сотворения мира на запоре. Не думай об ерунде. Важно, чтобы тебя и близко не было, когда с Салли что-то случится. Отойди она в мир иной дома, под твое сопение в соседней спальне, тебе всю жизнь не отмыться. А так…? Никто копать не станет. Сердце подвело, все привыкли. Если и станут копать - я предусмотрел и такой случай, крайний - у тебя алиби на все сто, даже на двести. Попробуй кто-то что-то доказать, ничего не выйдет, плевый адвокат и тот не оставит камня на камне от такого обвинения.
Вечером Манчини сидел с другом. Тихо. В окна заглядывали ветви деревьев, ветер пробегал по листьям, черной тенью изредка проносилась летучая мышь. Салли приготовила ужин. Мужчины играли в шахматы. Салли сладко зевала, то и дело выбегала в соседнюю комнату к телефону, говорила шепотом. Бакстер показывал глазами: видишь, говорил же, таскается, как тебе нравится? Звонят прямо домой…
Манчини двигал фигуру и громко приговаривал:
– Чудесная женщина, Салли. Одна на миллион. Вот везение.
Бакстер шипел вполголоса.
– Брось, услышит.
И хорошо! Глазами отвечал Билли и надолго задумывался над очередным ходом.
Салли приготовила эгног. На глазах у мужчин - хотела наблюдать за игрой - взбила белки, растерла желтки с сахаром, добавила рома из трех разных бутылок и на удивление пахучего вина, казалось, повеяло ветерком из виноградной давильни.
Бакстер выиграл. Манчини нагнул короля, положил к основанию ферзя-победителя, ониксовая фигура приятно холодила ладонь. Проигравший посмотрел на Салли, та вскинула голову, всегда волновалась, когда мужчины смотрели ей в глаза.
– Что-то не так?
– Салли непринужденно улыбнулась.
– Все так.
– Манчини неспешно расставлял фигуры, - показалось, ты устала. Извини, скажу на правах старого друга, цвет лица того… не персик, как всегда.
Бакстер, не выказывая восхищения, наблюдал, как Манчини подводит Салли к мысли об отдыхе. Главное не пережать. Но Билли, как всегда оказался на высоте, увлекся партией и только в самом конце вечера, прощаясь, целуя Салли в щеку, заметил:
– Тебе бы отдохнуть. Твой тиран перебьется дней десять… ничего… потерпит.