Тоннель
Шрифт:
— Тут немного, но они сильные, — промолвил батюшка, угрозы никакой не замечавший. На красивой белой его ладони лежали две коробочки трамадола: одна вскрытая, одна целая. — Очень сильные, их не всем, наверное, можно...
— Да, я знаю, — сказал стоматолог, который вот тут, так уж вышло, действительно знал достаточно. Например, что две эти неполные коробочки легко обезболят весь его обреченный госпиталь целиком на ближайшие шесть или восемь часов. Что, наверное, даже шесть часов уже больше, чем нужно. И что седовласому батюшке не стоило бы водить машину, а скорее и самому бы лучше лежать и готовиться к встрече с главным
Правда, взять коробочки стоматологу было нечем. Он все еще не мог убрать руки — напротив даже, прижал их покрепче. Потому что наконец вспомнил, зачем он сюда бежал и в чем смысл. Как же глупо, что он забыл.
— Они вам что, не нужны? — спросил батюшка хмурясь. Голос у него был низкий и строгий, ладонь заметно дрожала.
— Нет, что вы, — сказал стоматолог быстро. — Нет-нет, очень, спасибо, очень как раз нужны! Дорогая моя, если вам будет не сложно... — обратился он к сердитой женщине, которая минуту назад ударила его кулаком, и улыбнулся самой любезной, самой врачебной своей улыбкой.
И в эту секунду внезапно ослеп. Тьма опустилась мгновенно, как если бы ему выстрелили в затылок или надели на голову черный мешок. Как если бы выключили свет.
В полукилометре от самоназваного госпиталя, между пустым Мицубиси Паджеро и такой же пустой Ладой Приора горбоносый визит-профессор наступил в темноте на папку «Узнаваемость бренда: позитивное влияние на продажи». Потерял равновесие, снова ушиб колено и, скорее всего, упал бы, но его подхватил молодой полицейский и упасть ему не позволил.
Где-то шагах в тридцати от них седая владелица желтого Ситроена высунула голову в чернильную тьму, как в открытый космос, и позвала:
— Чарлик! Чарлик, детка! Говорила же, надо было на поводок, — сказала она потом, оборачиваясь к мужу, однако внутри Ситроена была та же самая чернильная тьма.
Муж попробовал взять ее за руку, но промахнулся и руки не нашел.
— У вас есть же фонарик? — спросил профессор у лейтенанта. — Вам должны выдавать.
— Да конечно, — отвечал тот. — Ага. И айфоны еще. И реактивные ранцы.
— Чарлик! — снова раздалось спереди, громче. — Чаааарлиииик! — И лейтенант узнал голос. Вот теперь они его выпустили, подумал он, вот теперь. Ну охуеть.
— Ну охуеть, — сказала девушка в алом кабриолете (уже не голая, в платье) и задрала голову к невидимому потолку и погасшим лампам. Только, в отличие от хозяйки Чарлика, ее никто не услышал.
Точно так же черно и безлюдно было теперь возле Майбаха, откуда унесли не только раненых, но и мертвых. А вернее, почти безлюдно, потому что у запертой двери в стене сидели на полу последние двое: мужчина и женщина из Тойоты, которые за передвижным госпиталем не пошли. Она — с краденым из микроавтобуса ломиком, он — с тетрадкой, исписанной школьным почерком своей дочери. Сказать им другу другу было нечего, и они не говорили.
Легонько цокая когтями, в проходе между машинами возник рыжий ирландский сеттер, уже два часа абсолютно свободный. Почуял людей и остановился, не решаясь приблизиться. Женщина из Тойоты услышала, как он дышит, и сжала покрепче свой краденый ломик. Мужчина щелкнул зажигалкой, как если бы собирался поджечь тетрадку, но вместо этого встал и поднял зажигалку над головой. Неровный круг света поднялся с ним, лизнул запачканную стену и замер, дрожа,
— Отключилось, да? — испуганным шепотом спросила женщина в майке с Гомером Симпсоном. — Всё, да? Насовсем, да?..
Где-то рядом заплакали, но тоже как будто шепотом. И вообще было очень тихо, как если бы вместе с лампами выключился и звук.
Насовсем, да, подумал стоматолог и неожиданно успокоился.
— Дорогая моя, — сказал он в темноту, — будьте любезны. Давайте мы сейчас встанем с вами тихонечко. Там две коробочки, надо взять и не рассыпать...
И тут же ослеп во второй раз, потому что у стоявшего поблизости внедорожника внезапно зажглись фары и в лицо ему ударил голубой ксеноновый свет, яркий, как операционная лампа. Весь его потерявший надежду госпиталь ахнул, как один человек. Через мгновение в сиянии возник силуэт — узкая, легкая фигура, которая и пола словно бы не касалась, а висела в горячем воздухе и вот-вот должна и вовсе была, наверное, распахнуть крылья или взлететь к потолку. Грузный батюшка размашисто перекрестился.
Смаргивая слезы (руки у него по-прежнему были заняты), доктор пригляделся и узнал юного своего бессловесного спутника. Темнолицый мальчик из Газели захлопнул дверцу внедорожника и хромал к нему вдоль ряда с широкой счастливой улыбкой. Левый тапок у мальчика порвался, резиновая подошва скребла по асфальту. В сером от пыли носке была дырка.
— Дорогая моя, — сказал доктор. — У меня к вам еще одна будет просьба, попробуйте найти нож. Только острый. И спирт пускай мне сюда принесут. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 00:52
В комнате с мониторами тем временем никаких изменений не произошло. Лампы продолжали светить, жужжали кондиционеры, и даже лимонный аромат все еще слышался, как будто и он подавался какими-то аккуратными порциями, заодно со светом и воздухом. Погасли только камеры, направленные наружу, будто их выдернули из розетки — им просто нечего стало показывать. Но люди внутри были слишком заняты, и, когда серый зернистый экранчик, на котором секунду назад еще видно было Майбах и прямоугольник асфальта перед дверью, неожиданно почернел, заметила это только девочка из Тойоты. И опять сразу подумала: папа. Она очень давно уже просто думала: папа, я тут, я тут, папа, — и, чтоб мысль эта вдруг не ослабла где-то на полдороге, не сводила на всякий случай с экранчика глаз. А потом экранчик умер, как если бы именно эта запрещенная мысль его и сожгла. Расплавила там, например, какой-нибудь провод. И никто не смотрел. В кресле булькал и плевался желтый старик; все смотрели туда, на него, словно тоже отвернуться боялись — может, ждали, когда он умрет или что не умрет, если не смотреть. А про тамбур забыли и, значит, забыли про дверь.
Возле двери правда все-таки оказалось не пусто. Там сидел на полу красавец из кабриолета, весь зеленый и мокрый, пялился в стенку и ногой загораживал проход.
— Пожалуйста, — сказала Ася очень тихо. — Можно мне, пожалуйста.
Мокрый красавец поднял голову. Никакой он уже был не красивый и тоже, скорее, страшный, такой же, как остальные, а все-таки знакомый. Она раз посидела в его машине, его девушка в туфлях с красными каблуками угостила ее водой.
— Пожалуйста, — повторила она шепотом, потому что знала теперь, куда нажимать, почти точно. Если б он только убрал ногу.