Тоннель
Шрифт:
Вон автобус его, закричали из-за платков, и рыжий водитель торопливо, на ощупь принялся пробираться вперед по проходу к застекленной кабине, потому что это было его место — кабина, там висела его фотография, телефон автопарка и лежали два яблока. А худой человек наклонился, сунул дробовик под сиденье и бесшумно выпрыгнул на асфальт через заднюю дверь. Обежал большую машину кругом и наткнулся на луч фонаря. Ну-ка, стой, сказали ему. Тут он, крикнул тогда худой, щурясь, здесь он, ребята, — и раскинул руки, как для объятия.
До кабины рыжий водитель автобуса не добрался, и, хотя людей было немного, может пять или шесть, сосчитать он их тоже не успел. Просто в темном салоне вдруг стало тесно, запрыгал страшный тот самый фонарь, и его окружили, схватили за майку, ткнули в грудь и толкнули
— Всё, зашивайте, — сказал доктор и уронил в банку из-под оливок последний кусок дроби.
В банке тяжело, приятно звякнуло. Женщина с Гомером Симпсоном на майке смотрела на доктора с обожанием. Кудрявая Алиса тоже смотрела на него с обожанием, иголка со вдетой ниткой была уже у нее в руке.
— Накройте его потом чем-нибудь, — велел доктор и поднялся на ноги. Надо было проверить того, с позвоночником, и мальчика, да, мальчика в первую очередь, и был еще кто-то с нехорошей рваной раной. Но сначала мальчик. В ушах у доктора немного стучало. Спина больше не болела, совсем.
Его самозваный госпиталь вдруг оказался большой, многолюдный, как будто за это короткое время увеличился вдвое и существовал уже сам по себе. Светился, гудел, передавал по рядам воду, бинты и турецкие полотенца.
И, в отличие от пары из Тойоты RAV-4, чиновница из Майбаха и семеро ее ополченцев тоже увидели именно госпиталь, хотя подошли к нему позже всего на каких-нибудь десять минут. А вот люди в госпитале увидели другое: на границе света и тьмы возникла вдруг странная группа с палками химических фонарей, испускавших нежное голубое сияние, и про фонари никто не подумал, а подумалось почему-то про джедайские мечи. И чиновницу тоже поначалу никто не узнал, так она была на себя теперь не похожа. Шла она во главе угрюмого своего отряда, как огромная Белоснежка, — босиком, в разорванных брюках, и на гномов с дробовиками ни разу не оглянулась, потому что забыла про них, а думала почему-то про девочку из Тойоты и как та просунула ей руку под локоть. Так что первым стала искать не доктора, за которым ее послали, а очкастого инженера. Инженер, однако, ушел три минуты назад искать щитовую, и заметил чиновницу именно доктор.
— Вам здесь что еще нужно, — сказал он своим новым уверенным голосом. — Уходите отсюда немедленно. Вон! — И весь его госпиталь повернулся за ним.
Сразу страшно и неразборчиво закричала жена убитого товароведа из «Пятерочки», за ней еще какая-то женщина. Кто-то вскочил, а кто-то тянул шею и спрашивал: что, кто там, кто это? Гнев растекался по вытянутому вдоль стены госпиталю медленно и неровно, от начала к хвосту. Как и там, у автобуса, он требовал выхода, удовлетворения. Только рыжий водитель маршрута Руза — Кунцево встретился с этим гневом один и с пустыми руками, тогда как ополченцев все-таки было семеро и к тому же они всё еще были вооружены, а госпиталь безоружен. Впрочем, выглядели ополченцы теперь неопасно, хмуро жались друг к другу и ружья не трогали, а у рослой их предводительницы вид и вовсе был странный, растерзанный, словно бы и она явилась за помощью. Стояла, опустив голубой свой джедайский фонарь к полу, и смотрела себе под ноги, пока крики не стали слабеть, — то ли знала, что они ослабеют, то ли было ей все равно, а затем сказала не очень даже и громко, что да, там у двери случилась трагедия. Ситуация вышла из-под контроля, и она, да-да, она лично готова взять на себя всю вину, если нужно и кому-нибудь станет легче, она готова, только это не имеет больше значения. Потому что давайте не будем себя обманывать, пожалуйста, сказала чиновница, и тут уже совсем замолчали,
Словом, если б чиновница в эту минуту попросилась, к примеру, в госпиталь пациентом или даже опять достала блокнот, все б сложилось, наверное, как-то иначе. Но блокнота с собой у чиновницы не было, он лежал на асфальте у двери рядом с телом хозяйки Лендровера, и сказала чиновница дальше совсем другое. Оказалось вдруг, что явилась она за одним-единственным человеком, и только за ним, потому и пришла сюда босиком.
— Нет, — сказал маленький стоматолог и жарко, мучительно покраснел, а потом на всякий случай еще раз сказал: — Нет.
Большая женщина смотрела на него сверху вниз. Кровь на щеках у нее и на лбу спеклась в ржавую маску, выражения было не разобрать. Кудрявая Алиса бросила шить и тоже смотрела на него, и жена человека с дробью в боку.
— У меня тут мальчик с травмой головы. Не приходит в себя, может быть отек мозга. Есть у вас аппарат МРТ в этом бункере вашем? — спросил доктор, на которого все смотрели, и заговорил быстро, громко, сердясь, что еще очень нужен рентген, УЗИ, хирургический бокс и в своем ли она уме, раз решила, что сейчас, вот сейчас, закричал доктор, он пойдет с ней давление мерить неизвестному какому-то мерзавцу, витамины колоть или что там, и слова казались ему фальшивыми, потому что на одну отвратительную секунду ему в самом деле захотелось оказаться в стерильной прохладе, где белые стены и пахнет озоном. Встать под душ, надеть чистое. И наверно, потребовать даже, чтоб ему принесли кота. Он боялся, что эти мысли видны у него на лице. Она вечно все портила, эта гадкая женщина, всякий раз.
И ведь есть у них там и УЗИ, и рентген. Стоматологический кабинет, понял доктор, боже мой, да наверняка, и внезапно почувствовал, что устал. Очень, очень устал, и сердиться больше не хочет, и тем более не хочет кричать. Поясницу опять у него ломило, горели уши. Если я вам так нужен, сказал он, берите всех, семьи, раненых — всех. Или просто идите к черту.
— Он не впустит всех, — сказала босая чиновница. — Если вы не пойдете сейчас, он не впустит вообще никого. — И подумала: даже нас, но вслух уже не сказала. Как и доктор, она вдруг ужасно устала от этого разговора. От любых разговоров вообще.
Молодая беременная с розовой челкой шумно охнула, приподнялась и подолом платья, как тряпкой, принялась вытирать под собой асфальт с раздражением, какое бывает, когда проливается кофе на белый диван. Платье было короткое, светлое и мгновенно промокло. Воды отошли, господи, сказала ее соседка, наклоняясь вперед. Ой, рожает, что ли, заволновались рядом, мамочки, правда рожает, подхватили дальше, и стало шумно. Нет, сердито кричала беременная, мне четвертого августа ставили, это не то, отпустила подол и пыталась встать. Лена, Лена, ну всё, ну чего ты, сиди, говорил ее бледный молоденький муж. Да пусть встанет, когда ей так легче, пусть походит, возражала соседка. Мне четвертого августа, повторяла беременная с мокрым пятном на платье, она встала уже, и плакала, и держалась за стену, крошка-доктор пробирался к ней поперек рядов. Госпиталь снова очнулся и загалдел, на чиновницу больше не смотрели.
Что-то в спину ей пробубнил бригадир проходчиков — про Серёгу и, в общем, мы это, пока вы тут это, поищем сходим, — но она не ответила и не повернулась. Ей хотелось тоже прилечь где-нибудь на пыльное одеяло, снять пиджак — почему она до сих пор его не сняла? — и закрыть глаза. Она даже нашла куда ляжет, увидела место, и мешала ей только мысль про девочку. Ну пожалуйста, можно мне с вами, просила девочка, у которой так и не было имени. Почему у нее не было имени?
— Фармацевт, — сказала чиновница, и никто ее не услышал, опять стало шумно. — Фармацевт! — позвала она, задирая руку над головой. Затрещали нитки в подмышке, хрустнула пуговица, и пиджак разъехался в стороны. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:11