Топ и Гарри (ил. П.Парамонова)
Шрифт:
Матотаупе даже стало жарко. Глаза его блестели: выпитое вино и подозрения действовали заодно. Он заметил, что Харка пошевелился, затем пополз вниз по склону и исчез в темноте. Отец долго ждал, когда сын покажется еще раз, но до самого утра так больше и не видел его.
С наступлением рассвета Матотаупа спустился с возвышенности. Он нашел место, где Харка лежал в траве, проследил путь его по склону. Потом следы пропадали. Харка оказался достойным учеником своего отца.
«Нападение ночью не произошло, — размышлял он, — слова
Ветер усилился. Небо было затянуто облаками. Когда Матотаупа подошел к палатке, коней рядом не было. Видимо, Харка уже вернулся и повел их на водопой. Матотаупа откинул полог, вошел. Немая семинолка сидела в глубине палатки, на огне в котле варился мясной бульон.
Матотаупа поставил ружье на место и вдруг замер в изумлении: на куске кожи у огня лежал его собственный револьвер. Он схватился за ремень — кобура была пуста. Стало ясно, что делал Харка, когда запутал срои следы. Это он вытащил револьвер.
Матотаупа оставил револьвер лежать на месте. Его напряжение вдруг прошло, ему стало легче. Он рассмеялся… Это было высокое мастерство. Сын превзошел отца!..
И снова Матотаупой овладели сомнения: хорошо, если Харка расценивает ночные похождения отца как желание помочь сыну, проверить его умение, а если он подумает, что отец не доверяет ему?..
Харка возвратился с лошадьми. Матотаупа слышал, как Харка несколькими ударами топора забил кол, чтобы привязать мустангов на новом, невытоптанном месте. И вот юноша вошел в палатку. На глазах Харки Матотаупа наклонился, поднял свое оружие и с улыбкой, словно бы не было никаких тревог и подозрений, вложил в кобуру.
Харка взял свое одеяло из бизоньей шкуры и, не сказав ни слова, улегся спать.
Матотаупа еще немного помедлил, потом вышел из палатки в поднявшуюся пыльную бурю. Он побродил по лагерю, и вдруг ноги сами собой понесли его к большой палатке, откуда все еще доносилось пиликанье скрипки. На него пахнуло пивом, крепким табаком, виски. Большинство столов пустовало. Увидев индейца, скрипач-цыган заиграл какой-то бешеный танец. Матотаупа глянул на него невидящими глазами, подошел, бросил музыканту золотую монету. Оркестр подхватил одинокое выступление скрипки. Матотаупа тяжело свалился на ближайшую скамейку.
— Виски! — заорал он.
Кельнер бросился обслуживать гостя. Оркестр играл только для него, и Топ пил стакан за стаканом и не помнил, как свалился на землю.
Три кельнера, пугливо озираясь, подобрались к нему.
— Должен же он платить! — сказал один из них.
Но тут их уже оказалось пятеро — скрипач и Билл присоединились к ним.
Бил взял кожаный мешочек, который был подвешен к поясу Матотаупы, вывернул его и высыпал монеты
— Разделим по честному?
— Сначала за выпитое, — сказал кельнер и взял большую часть.
— Теперь за музыку, — сказал скрипач и сгреб остальное.
— Разбойники!
— Ну, отнесем индсмена в палатку, — сказал один из кельнеров. — Все оплачено.
Пока цыган и Билл сводили счеты в схватке, в которой были дозволены любые приемы, кельнеры взвалили индейца на плечи, отнесли к палатке и бросили около коней на траву. Когда они удалились, вышел Харка. Он втащил отца внутрь и уложил на одеяла.
Харка уселся у очага и закурил. Семинолка сидела в стороне, и юноша мог видеть ее страшное лицо, слабо освещаемое огнем очага. Женщина молчала. Никто никогда не слышал, чтобы она произнесла хоть слово. Харка знал, что она из племени семинолов. После поражения ее племени во Флориде она была захвачена в рабство и только по окончании гражданской войны получила свободу. В лагере она работала посудомойкой на кухне По предложению белобородого и разрешению Джо Брауна Харка привел ее в палатку, чтобы она для него и отца делала все, что входило в круг обязанностей женщины.
Сегодня Харка впервые заметил, как оживились глаза на ее изуродованном, застывшем, как страшная маска, лице. Она поймала взгляд Харки и больше не отпускала его.
— Можно говорить? — с трудом, словно не владея голосом, произнесла она на чужом ей английском языке.
Харка был погружен в свои мысли и не думал о женщине, пока она не поймала его взгляда. Произнесенные ею звуки были для него так неожиданны, как если бы вдруг заговорило дерево. И он должен был слушать и отвечать, покоряясь этому чуду
— Кто тебя искалечил? — спросил он.
— Белые люди и семинолы боролись…
— Я знаю, — медленно сказал Харка, — семь лет и зим они боролись. За каждого вашего убитого воина белые расплачивались сотнями убитых…
— Мы не были побеждены. Нашего вождя предали, и он попал в плен.
— Ваш вождь, Оцеола, умер в плену белых людей, я слышал об этом.
— Да, он умер. Это был отец моего отца Мои мужественные родичи живы и борются вот уже сорок три года в болотах Флориды. Они будут продолжать бороться и сегодня, и завтра…
Женщина, а может быть молодая девушка, поднялась. Торчали худенькие плечи под ее черной матерчатой блузой. Она была высокая, как худосочный, быстро выросший ребенок или как изможденная мать, — кто знает?
Презрение, ненависть пробились сквозь маску ее застывшего лица.
— А ты, Харка — Твердый Как Камень, Ночной Глаз, ты защищаешь белых людей, угнетателей, убийц, кровожадных койотов!
Харка поднялся.
— Иди принеси воды, — сказал он.
Когда семинолка вернулась в палатку, она не нашла Харки. Ее глаза потухли, губы вновь плотно сжались. Она долго сидела у очага, потом резко поднялась, сбросила одеяло с Матотаупы и вылила оба ведра ему на голову.