Топот шахматных лошадок (сборник)
Шрифт:
Драчун рассказал, что болотце он открыл еще в прошлом году, в сентябре, когда гулял на далекой отсюда городской окраине, по сырой низине, где паслись коровы с телятами (Драчун любил телят, они ласковые). Болотце удивительное, там с весны до снегопада цветут крупные кувшинки, а из-под воды то и дело всплывают пузыри, похожие на половинки лампочек. И лопаются. Казалось бы, из пузырей должен идти болотный запах. Но они пахнут свежим сеном. Внутри каждого пузыря всплывает со дна лиловый лягушонок (он сидит на маленьком листе кувшинки)…
Драчун подружился с лягушатами.
—
— А мне ты раньше ничего не говорил…
— Хотел привести тебя к лягушатам и показать. Чтобы удивилась… А теперь всем покажу. Только вы их не обижайте… По этому лугу до болотца дорога прямая…
— Откуда ты знаешь? — опять не поверил Юрчик. — Ты же здесь раньше не был.
— А я чувствую… Я ее будто на ощупь… Дашутка, мы знаешь как сделаем? Возьмем твоего Пому, бросим перед собой, он и поведет нас, как клубок. Но только без меня не ходите, ничего не получится, пока я Поме не нашепчу, куда скакать. Без меня нельзя, перепугаете лягушат. А со мной они знакомы, не будут бояться…
Но в те дни экспедиция не состоялась. Скоро Драчуна мать отправила в деревню к деду и бабке. Все-таки одним ртом в доме меньше, да и старикам помощь. А они потом, к осени, подкинут картошки… Уезжая, Драчун пообещал, что в середине лета сводит к болотцу всех, кто хочет, познакомит с лягушатами…
Собрались на Круглое болотце утром следующего дня. Желающих оказалось немало. Кроме тех, кто в мае был на лугу, Драчун позвал Сегу, а тот куда без Вашека? А где Вашек, там и Белка, и Костя, и Тюпа. Хотели взять еще Птаху, но его на Дворах не оказалось…
Тропинок не было, шли через траву друг за дружкой, вереницей. Трава была где по колено, где по пояс, где и по грудь. Щекотала ноги и локти метелками и зонтиками соцветий. Прыскали в стороны кузнечики. Драчун шагал впереди, бросал перед собой Пому — красный мячик со смеющейся рожицей. Пома улетал в траву, Драчун отыскивал его, гладил, что-то шептал и бросал опять…
Костя шел позади всех. И усмехался про себя. Думал, что если взглянуть со стороны, то жизнь его — ну совершенно бестолковая и лишенная смысла. Ничем серьезным он не занимался пол-лета. Даже за компьютер почти не садился, не влезал в Интернет, не шарил, как раньше, по сайтам с рыцарскими замками и старинными кораблями. Читал, правда, по вечерам, но лениво и понемногу. Зато с утра до вечера болтался на Институтских дворах. Необязательно с ребятами, бывало, что и один.
Что его сюда тянуло? Вроде бы ни с кем сильно не подружился. Ребята хорошие, с ними легко, но все-таки не было таких, кому откроешь душу. Только Белка. Но… есть Вашек с его доверчивыми
Ну а ради чего же он каждый день бежал сюда? Ради воздуха свободы? Ради беззаботности летних дней? Ради того, что здесь никто не скажет плохого слова, не сделает никакого зла, не обманет? Или из-за чувства полной безопасности?.. Да уж, это точно! Неизвестно почему, но Костя знал: никакие рэкетиры, похитители и прочие гады сюда не сунутся. Он словно ощущал защитное поле, поставленное вокруг Дворов неизвестной силой. «Кандеевские» здесь не ходят…»
Отец почти не вспоминал о Косте. Эмма тоже. Видимо, им обоим было «оч-чень» не до него. То ли из-за всяких рискованных дел, то ли из-за Шурика, который прислал из Штатов отцу «сюрпризец». Шурик написал, что не собирается возвращаться домой. Он устроился на работу в япон-ский ресторан, освоил там профессию повара, будет сам платить за свое обучение и добиваться вида на жительство (так называемой «грин-карты»), а потом и американского гражданства. И не надо ему папиных денежных вливаний, сам станет «лепить свою жизнь»… Отец после того письма ходил со сжатыми челюстями и не смотрел ни на кого — только прямо перед собой…
Костя хотел про все про это поговорить с Вадимом, но тот куда-то канул, не отвечал на звонки. Костя догадливо плюнул и после этого все чаще забывал подзаряжать мобильник.
Сейчас Костя шел и вспоминал свой недавний сон. Приснилось, что Вадим наконец-то объявился, остановил Костю на улице, посадил в свой «жигуленок» и, глядя в сторону, сказал:
— Тут тебе письмо. Оно попало ко мне через Красный Крест, по нашим каналам…
Страх подкатил ощутимый, тяжелый, как тошнота. Костя смотрел на длинный белый конверт и не решался взять. Вадим глухо проговорил:
— Она умерла в госпитале. Но перед смертью успела написать… Письмо долго моталось по разным ведомствам, его обнаружили случайно…
Костя задергался от крупного озноба, взял распечатанный конверт, вытащил длинный голубой лист. (Все было совершенно как по правде, как наяву! Он даже ощутил, как щекотнул колени брошенный на них конверт.) Буквы были крупные, но, конечно же, написанные маминой рукой! «Родной мой, я хотела вернуться. Я бы обязательно вернулась, чтобы мы были вместе. Цунами не пустило меня… Но ты знай, ты чувствуй, что я все равно вместе с тобой…»
Костя проснулся в слезах. В таких, словно кто-то вылил налицо и подушку стакан воды. Невозможно горькие были слезы. И… было в них облегчение. Потому что «я все равно вместе с тобой»…
Весь день после этого Костя просидел дома, но следующим утром… словно услышал он далеко-далеко переливчатый сигнал «Вечерний луч». (Утром — вечерний луч? Смех, да и только! Но это был не смех, а словно зов, и Костя не стал сопротивляться.)
…В это утро как раз и отправились на Круглое болотце.
Шли, шли, и вдруг Драчун озабоченно сообщил: