Торикаэбая моногатари, или Путаница
Шрифт:
Как жалко. Но что ты теперь будёшь делать? Я нё знаю никого, кто позаботится о тебе лучше меня. Я всегда был рядом с тобой, нё встречался с другими женщинами… А теперь меня станут считать ужасным глупцом, будут жалеть. Какой стыд!
Химэгими говорил спокойно, но был в видимом затруднении, он перечислял, что именно ему будет трудно снести, но в глубине сердца его мучило любопытство. Кто его обидчик? И всё-таки настоящей ревности, до биения сердца, он не испытывал.
Когда Ённокими увидела, что он лежит с невыразимо восхитительной улыбкой на губах, ей стало еще хуже, и она залилась слезами, но Химэгими не стал больше ее утешать.
— Помогите госпоже, — сказал он и встал с постели.
Химэгими умылся и прочел сутру, ощущая какое-то болезненное возбуждение. Может быть, никаких причин для столь тягостных мыслей и нет. Но ведь люди станут считать его глупым и странным человеком. Да и мало ли что кому придет
Ённокими все еще лежала. Как тоскливо! Ее лица не было видно, она беспрестанно тяжело вздыхала, и никто не понимал, что случилось.
Радуясь своему счастью, отец Ённокими тут же дал знать Садайдзину, которому эта новость показалась очень странной и неожиданной. В своем нынешнем облике Химэгими прекрасно прижился в обществе. Садайдзина не волновало, что Химэгими отличался от других. К тому же он обладал такой прекрасной внешностью… Но все же он был отчего-то весьма расстроен. Не из-за этого ли престранного события? Садайдзин был удивлен услышанным, но, хотя его так и подмывало спросить, что бы это все могло значить, он смолчал, как это и подобает отцу, опасаясь сделать еще хуже. Ведь Химэгими и без того было плохо. Однако когда посторонние заводили речь о будущем ребенке, Садайдзин принимал вид горделивый.
Химэгими же, кроме всего прочего, был весьма обеспокоен тем, что подумает обо всем этом отец. Химэгими отдавал себе отчет, что когда он бывал на людях, то наверняка сталкивается лицом к лицу с тем человеком, который одурачил его. А потому в обществе он стал вести себя отстранено — словно высокое облако, всем своим видом показывая, что этот мир для него — лишь временное пристанище. Он всегда считал, что они с Ённокими заключили крепкий союз: ведь им было так уютно лежать бок о бок, будто они слились в одно, но эта клятва, данная им, таким не похожим на всех остальных, стала теперь его болью. Раньше его волновало, как бы Ённокими вдруг не подумала, что он, подобно всем остальным, посматривает на сторону, а потому его заботило, что она подумает, когда он частенько оставался на ночном дежурстве во дворце, но после того, что случилось, она, наверное, поняла, какие странные отношения были между ними. Ему было стыдно и горько, сердцем своим он отдалился от нее, и прежней дружбы между ними уже не осталось. Она же по известным причинам чувствовала непреодолимый стыд и печаль, они больше не разговаривали друг с другом по душам и не смотрели друг другу в глаза — «чужие под одним одеялом». Вот так теперь они жили. Химэгими решил, что человек, которому Ённокими дала любовную клятву, занял его место в ее сердце. Он был очень расстроен и больше ее не утешал. Он стал избегать ее, она для него больше не существовала, и он стал все серьезнее задумываться об уходе от мира. Теперь он обычно не оставался с ней наедине, вкладывая всего себя в молитвы. Так проходили дни.
Теперь он все чаще оставался ночевать во дворце или у отца, люди видели в этом странность, полагая, что любовь мужчины становится сильнее, когда женщина носит его ребенка. Отец и мать Ённокими были расстроены:
— Как же так? Муж нашей дочери только и делает, что возглашает сутры. И это сейчас, когда… Что с ними будет дальше?
Слыша их сетования, Ённокими не находила себе от печали места и думала лишь о том, как бы исчезнуть, умереть.
Сайсё же, через глубоко расположенную к нему Саэмон, хорошо представлял себе настроения Ённокими. Он был опечален без меры, теперь он осознал, как крепка их связь, а раз так, то он был полон решимости выкрасть и спрятать ее, не обращая внимания на то, как это будет выглядеть в глазах людей, что скажут об этом другие. Но это было совершенно невозможно, мысли путались в его голове. Но все оставалось по-прежнему.
Химэгими с удивлением заметил, что с Сайсё творится что-то неладное. Он знал, что когда-то Сайсё был влюблен в Ённокими, должно быть, он и есть тот самый человек, который… Наверное, так, ведь никто ни о чем не догадывается, кроме самого Химэгими. Сайсё оберегает свою тайну, потому что стыдится и ревнует. И все же Химэгими было трудно поверить в это. Отчего он должен оставаться в этом мире страданий! Но он глубоко переживал, что станется с родителями, и из-за этого не отказывался от мира, он тысячи раз все взвешивал, и желание искать невидимую горную тропу крепло в нем.
В те времена жил на свете человек, которого звали принцем Ёсино. Он был третьим сыном одного из прежних государей. Принц Ёсино отличался необыкновенными способностями, не существовало такого знания, что было бы ему недоступно. Во всем том, что знают другие, в самых разных науках, он обладал редкостными способностями: в гадании и в предсказаниях, в
11
«Конец закона» — период, когда на земле царит беспорядок и учение Будды утрачивает былое величие, наступил по буддийским представлениям в 1052 году, после пятисот лет «праведного века» и тысячи лет «подобия закона».
Пока принц Ёсино в смятении раздумывал обо всем этом, его тесть-министр от тоски заболел и больше не поднимался с постели. Так он и умер, а принц остался совсем без опоры. Теперь ему и вовсе не хотелось жить. Тем временем другие министры и сановники предполагали взять его в зятья, но, хоть он и знал об этом, принц не хотел видеть другую женщину своей женой, поэтому он не соглашался, и этим вызывал на себя гнев. Он даже слышал, что кто-то готовился убить его. Ему не было жаль своей жизни, но все-таки его брала досада — не погибать же на чужбине. В те времена, когда рядом с ним были люди, почитавшие и любившие его, он забыл про тот мир за морем, но теперь, когда ему было так мучительно и страшно, принц понял, что хочет вернуться. Теперь он печалился, что придется оставить дочерей. Ведь он слышал, что с тех далеких времен, как Нанисю не смогла переплыть Китайское море, а Сасэмаро благополучно пересек его, путь этот не покорялся женщинам. Но принц подумал: «Если царь-дракон остановит корабль, отдать жизнь под небом странствий будет не жаль».
Известив родственников покойного министра, принц Ёсино вместе с дочерями пустился в путь. Его отъезд был похож на бегство, но, верно, сердце злого царя-дракона смягчилось на этот раз, и корабль плыл без всяких помех, будто ветер нарочно дул туда, куда надо. Так они и приплыли в Японию. Принц не хотел, чтобы люди стали судачить, что вот, мол, девочки рождены китаянкой, а потому он вернулся в столицу, надежно спрятав дочерей. Родная земля стала теперь для него чужой. «И почудится вдруг…» [12]
12
Строка стихотворения из романа «Гэндзи моногатари».
И почудится вдруг: То не туча вдали, а дым Костра погребального… И таким неожиданно близким Ночное покажется небо.Перевод Т. Л. Соколовой-Делюсиной.
Его думы были непередаваемо тяжелы и печальны. Храня память о жене, принц заботился о дочерях и даже не помышлял сблизиться с другими женщинами. Он жил одиноко, постоянно плача. Точные обстоятельства доподлинно не известны, но кто-то оклеветал его, сказав, что принц Ёсино замыслил мятеж и хочет сам стать правителем. А потому он должен быть сослан куда-нибудь подальше в горный край.
Когда принц узнал об этом, происходящее показалось ему сном. Все оттого, что он не хочет быть таким, как другие, оттого, что продолжает жить в мире, в душе уже отказавшись от него и относясь к нему с полным равнодушием! Он остался в этом мире только для того, чтобы воспитывать дочерей, и думал прожить так, пока они не станут разбираться в жизни, но его замысел обернулся одними неприятностями. И вот принц Ёсино постригся в монахи. У него была земля у подножья гор Ёсино, и он удалился туда вместе с дочерями — в столице никто не знал куда он отправился, никто не узнал его в дороге. Он похоронил себя в снегах пиков Ёсино, чтобы в тоске слушать лишь пение птиц и чтобы никто не нашел его.