Торикаэбая моногатари, или Путаница
Шрифт:
— Это ужасно. Надо снова приступить к молитвам.
Садайдзин позвал нужных людей и отдал распоряжения относительно чтения заклинаний, молебнов и молитв. Химэгими, растроганный этим, думал, как будет горевать отец, когда он бесследно исчезнет, и, не умея справиться со своими чувствами, он расплакался, хотя и пытался скрыть слезы.
— Мои дети отличаются странностями, причиной тому, верно, мои грехи, я даже подумывал о том, чтобы покончить с жизнью. Но теперь у тебя есть служба, высокий чин, ты принят в обществе и при дворе, все хвалят твою красоту. Я сам ничем не замечателен, так что это мне вдвойне лестно. Я уже был готов утешиться и смириться с судьбой, но когда мне казалось, что моим горестям пришел конец, я увидел, что ты постоянно пребываешь в тоске,
— Не думай, что со мной случилось что-то серьезное. Да, моя хворь — сильнее обычного, вот ты и волнуешься, но только речь вовсе не идет о жизни и смерти, мне просто отчего-то почудилось, что мы можем разлучиться, — попытался успокоить отца Химэгими. Преодолевая себя, он поел вместе с отцом.
Отец был очень доволен совместной трапезой и немного пришел в себя. Между тем мать Химэгими оставалась совершенно спокойна, и никаких вопросов не задавала.
С началом нового года Химэгими почувствовал себя, «как баран, ведомый на заклание». «И сколько еще может так продолжаться?» — думал он. В Новый год все было вычищено и приведено в порядок — экипаж, шторы, оглобли… Слугам была пожалована приличествующая случаю одежда. Сам Химэгими выглядел безукоризненно — от верхней одежды и до глянцевого узора нижних одежд, он был блистателен. Сделав все необходимые приготовления, он первым делом отправился к отцу, чтобы выразить почтение родителям. Стоило им только увидеть, как он замечательно красив, как им сразу показалось, что в этом году он еще прекраснее обычного, и они не могли сдержать слез, что было совершенно неуместно в этот радостный день.
Когда Химэгими появился во дворце, его облик поразил всех. Пришел и Сайсё, он тоже был привлекательнее других. «Он привык бывать в обществе, при его положении ему будет трудно измениться», — беспокоился Сайсё. Он внимательно наблюдал на Химэгими, но поскольку никакого предлога не обнаружилось, поговорить с ним не удалось.
Когда Химэгими отправился к Вакагими, там было много знати и сановников, все его приветствовали и превозносили, но теперь это светское общение было ему стеснительно и горько. Сайсё попросили сыграть на бива, а Распорядительница женских покоев спела «Ветку сливы», ее голос был необыкновенно хорош. Сайсё теперь перенес свою любовь на Химэгими и удовлетворился этим, но сейчас он вспомнил, как странно и твердо прекратила отношения с ним Распорядительница женских покоев, и он покинул этот дом с неспокойным сердцем.
Химэгими посещал все придворные празднества, старательно исполняя свои обязанности, на заседаниях государь ставил его мнение выше мнения сановников, которые были гораздо старше его. Нет в мире ничего более благостного, чем государевы милости.
В ту весну сакура цвела пышнее обычного. В первый день третьей луны должно было состояться любование цветами в Южном дворце, отовсюду были приглашены признанные сочинители китайской поэзии — событие обещало стать необыкновенным, сердца радовались.
Пришел назначенный день, государь задал тему, на которую должно было быть сложено стихотворение. Когда Химэгими прочел свое стихотворение, всем стало ясно, что даже прославленные знатоки не смогут его превзойти.
— Даже в Китае никто с ним не сравнится, что уж говорить о нашей стране… — так сказал государь.
Все, включая самого государя, декламировали свои сочинения, было шумно. Тут Химэгими призвали к государю, выделив его среди прочих. Сняв с себя верхнее платье, государь помог Химэгими облачиться в него. Спускаясь с возвышения, где находился государь, Химэгими так изящно кланялся, его манеры и облик казались еще более замечательными и превосходными, чем всегда. Он был прекраснее благоухающих цветов, всякий, кто видел его, плакал. И уж, конечно, его отец Садайдзин, проливая слезы радости, чему, разумеется, были свои причины, думал: «Как прекрасно! Как он великолепен! А я еще смею печалиться! Разве можно заподозрить хоть что-то? Кажется, он может
Стемнело, начался концерт. Химэгими думал о том, придется ли ему еще когда-нибудь играть на флейте. Раньше он, бывало, время от времени уклонялся от музицирования, но теперь вкладывал в игру все сердце. Рассекая облака, звуки достигали небес, и не было никого, кто остался бы равнодушным, кто не сказал бы, как это прекрасно. Химэгими был так необыкновенно одарен и обладал такой прекрасной внешностью, что выглядел существом из другого мира. Однако недаром говорят: «Ослепительное сияние до добра не доводит»…
Государь был очень растроган: «Этот человек перерос свою должность и ранг, вот и сегодня он показал свои разнообразные таланты». Решив отметить его, государь назначил Химэгими Командующим правой гвардией. Посчитав, что и Сайсё тоже выказал свою незаурядность, государь пожаловал ему должность внештатного Среднего советника. Было бы так естественно обрадоваться оказанной им чести…
Итак, Химэгими получил указ о назначении. Когда спустилась ночь, из дворца вышел Садайдзин. Химэгими был хорош до изумления. Конечно, он радовался, что удостоился внимания государя, но в глубине души по-прежнему печалился: «Люди думают, что я процветаю — ведь я поднялся так высоко, и никто из них не может себе даже представить, что я должен буду исчезнуть без следа». Несмотря на великую радость, его сердце было омрачено, но о его тоске не догадывался никто. Вскоре отец с сыном проследовали в дом Удайдзина, там уже ждали их, в доме было шумно и радостно, а сам Удайдзин выглядел даже еще более довольным, чем если бы его дочь стала государыней.
Хотя Сайсё вроде должен был бы радоваться, но это было не так: он понимал, что удостоился внимания государя только лишь благодаря другому, который был лучше его, и ему было горько оттого, что он не стал первым. «Советник обладает замечательной внешностью и непревзойденными дарованиями. Как я повел бы себя, окажись я на ее месте Сколько ни меняй свой облик — трудно отказаться от того, к чему привык», — всю ночь Сайсё думал об этом, а когда рассвело, написал поздравительное письмо.
Божественного цвета Фиолетовых облаков Твое одеяние. В радости не изменишь ли Своей клятве?В эти дни повсюду, включая дом Удайдзина, царили радость и веселье, но Химэгими был взволнован и озабочен. То, что Сайсё, похоже, об этом догадывался, было так странно и трогательно.
«Поздравить нужно в первую очередь тебя, — написал он.
Ты угадал Мои тревоги. Не знаю, Что будет со мною, Когда сменю я платье».Прочтя послание, Сайсё понял, что у Химэгими действительно есть причина печалиться, и он заплакал, потому что думал не о радости своего возвышения, а о любви к ней.
Торжества и праздники занимали все время, увидеться было невозможно, но посчитав месяцы и дни, Сайсё решил, что скоро Химэгими будет принадлежать только ему, и его сердце совершенно успокоилось.
Химэгими полнел. Как ни трудно ему было именно теперь — после того, как он был обласкан государем — расстаться с привычной жизнью, но и оставить все, как есть, было тоже нельзя. Химэгими был потерян.
Как-то ему случилось дежурить ночью во дворце. Сайсё тоже был там, они отправились в комнату отдыха, разговаривали. Сайсё украдкой написал ответ на чье-то письмо. С заговорщицким видом он отдал его посыльному. Если бы Сайсё спрятал полученное письмо, вышло бы, что он скрывает что-то от Химэгими, если бы показал — обидел бы того, кто прислал его. По его нерешительному виду Химэгими догадался, что, должно быть, письмо было от Ённокими.