Торквемада и испанская инквизиция
Шрифт:
Даже теперь, когда мы точно знаем о полном фиаско колдовства Тазарта и его магических заклинаний, у нас нет оснований полагать, что он сам не был твердо убежден в действенности своих колдовских манипуляций. В самом деле, Тазарт и его сообщники должны были твердо верить в его магическую силу, потому что в противном случае они не рисковали бы жизнями в столь опасном предприятии.
Поэтому в случае ареста, чтобы добиться освобождения, следовало стойко скрывать от инквизиторов все сведения об этом колдовстве, пока не подойдет срок его действия.
Из
Трудно согласиться с тем, что Тазарт оказался лишь шарлатаном, промышляющим за счет своего красноречия и наглости и выменивающим деньги у простофилей; трудно потому, что он имел дело со сравнительно бедными людьми и возможная мзда не оправдывала риска. Если бы он действовал из этих соображений, то, будучи осмотрительным (как всякий шарлатан), Тазарт не прикладывал бы столько усилий, чтобы в доказательство своей искренности привести сообщников к присяге – он, конечно, должен был сделать это, если был искренен.
Кажется очень странным и требует пояснения тог факт, что до сих пор инквизиторы не использовали важные признания Хосе мнимому раввину Абрааму из Сеговии. Конечно, они довольно-таки неопределенны, но в показаниях Са Франко от 19 июля были получены связующие звенья.
Однако до 16 сентября, когда инквизиторы нанесли визит в келью Хосе, они не затрагивали сведений, полученных от мнимого раввина. Но в тот день его спросили, не вел ли он разговоров в тюрьме Сеговии о делах, интересующих Святую палату, а если вел, то с кем.
Его ответ показал, что даже теперь он не заподозрил в «раввине Абрааме» эмиссара Святой палаты. Хосе сказал, что, будучи больным и поверив в свою близкую кончину, он попросил ухаживавшего за ним врача обратиться к инквизиторам с ходатайством допустить к умирающему иудея, который помолился бы вместе с несчастным. Дальнейший рассказ о разговоре между ним и «раввином» полностью подтвердил показания фра Алонсо Энрике и врача Антонио де Авила.
Инквизиторы попросили его объяснить значение трех использованных им еврейских слов «mita», «nahar» и «Otohays». Хосе ответил, что они относятся к распятию мальчика, о котором он упоминал в своем признании.
На этой стадии, похоже, выявляется, что признания Бенито под пыткой в Асторге, когда он «признал достаточно, чтобы отправиться на костер», касались лишь похищения обнаруженной у него гостии и никак не затрагивали случая с распятием мальчика.
Но такое допущение только усиливает таинственную сторону дела, потому что никоим образом не объясняет, как обвинитель Гевара смог включить в свой обвинительный акт (еще девять месяцев назад!) детали «злокозненного чародейства с использованием упомянутой гостии и сердца христианского мальчика».
Зная, о чем Бенито говорил в тюрьме Хосе, мы могли заподозрить в первом доносчика. Но ввиду нынешнего поворота событий такое допущение не кажется верным. Конечно, можно предположить, что подробности могли быть выпытаны у одного из узников или, что сам Бенито мог сделать соответствующие признания, а впоследствии отказался подтвердить их. Но дальше предположений о подобных возможностях мы заходить не вправе.
Факт состоит в том, что 24 сентября инквизиторы подвергли Бенито пытке для получения свидетельских показаний, касающихся распятия.
На дыбе он признал, что вместе с Хосе Франко и другими распял мальчика в одной из пещер возле дороги в Вильяпаломас на кресте, сооруженном из балок и оси телеги, связанных пеньковой веревкой. Они привязали мальчика к кресту, а затем прибили гвоздями его руки и ноги. Поскольку мальчик кричал, они задушили («ahogaron») его. Дело происходило ночью, при свете свечей, которые Бенито похитил в церкви Санта-Мария-де-ла-Пера, а вход в пещеру занавесили плащом, чтобы свет не был виден снаружи. Мальчика били ремнем и надели ему на голову терновый венок в насмешку над Иисусом Христом. Затем они вытащили тело и закопали его в винограднике возле Санта-Мария-де-ла-Пера.
Имеются существенные различия между показаниями Бенито и Хосе. В рассказе последнего не упоминалось о том, что руки и ноги ребенка прибивали гвоздями. Согласно его утверждениям, мальчика только привязали веревками. Он также не говорил, что ребенка задушили; из его показаний следовало, что мальчик умер от потери крови вследствие вскрытия вен на руках. Бенито же об этом не упоминал. Что касается удушения, то употребленное слово – «ahogaron» – могло означать и подавление криков, а это совпадает с показаниями Хосе о том, что мальчику заткнули рот.
Заключенным удалось узнать о пытках, которым подвергли Бенито. Вполне возможно, им предоставили эту информацию умышленно, чтобы запугать и получить от них самообличительные признания без лишних хлопот. Но не так-то легко было их испугать, если судить по Гарсии Франко. Этого заключенного на следующий день (в воскресенье) изобретательные инквизиторы привели на встречу с Хосе. В ходе их беседы Гарсиа энергично отстаивал линию молчания даже под пыткой. Из этого становится очевидной его неосведомленность о том, что Хосе уже дал волю языку.
В следующую среду настала очередь пытать Хуана Франко.
Он полностью подтвердил все, что уже удалось вытянуть у других. Он признал, что Хосе Франко и прочие иудеи и христиане распяли мальчика в пещере недалеко от дороги в Оканью; что они распяли его на кресте из двух жердей оливкового дерева, связанных пеньковой веревкой; что они хлестали его веревкой; что Хосе присутствовал, когда он, Хуан Франко, вырезал сердце мальчика (и это вновь подтверждало причастность Хосе к преступлению). Он утверждал, что над сердцем был совершен колдовской обряд и потому инквизиция не в состоянии преследовать их в судебном порядке.