Торпедный веер
Шрифт:
— Воздух в отсек, быстрее!
Лодка прекратила парение, вода перестала поступать. Открываю дверь. Навстречу мне инженер Прозуменщиков. В глазах бегают веселые искорки.
— Ложная тревога! — бросает с ходу. — Пробоин нет, вода поднялась из трюма в результате вибрации корпуса.
Опять наверх! Самолеты ушли. Море и воздух чисты, идем в надводном положении.
Все хорошо, что хорошо кончается. Но мы находились на краю катастрофы. Опытный старшина трюмных Шумаков забыл закрыть вентиляцию средней системы. Растерялся. Предельная глубина погружения
Поляков, узнав обо всем этом, постарался взять себя в руки, держался спокойно. Но военком Атран неистовствовал. Приказал собрать в кубрике всех свободных от вахты старшин и матросов: чрезвычайное происшествие должно стать предметным уроком.
— До чего докатились, забываем об элементарных обязанностях! — возмущался военком.
Конкретный виновник — вот он, сидит, низко опустив голову. Всем своим видом словно бы говорит: приму какое угодно наказание, виноват, клянусь, больше подобное не случится…
А какое тут наказание! На гауптвахту не посадишь — заменить некем. Ну разве что командир предупредит о списании с подлодки. А самый суровый приговор — осуждение товарищей.
Я попросил слова.
— Мое мнение таково: Шумаков в сложной обстановке теряется, а это качество никак не подходит к нашей профессии. Из него, может, получился бы хороший минометчик, связист, но подводник…
К моему удивлению, Атран горячо встал на защиту старшины.
— Уж поверьте мне, Шумаков — отличный мастер, и я вовсе не поддерживаю такой крайней меры, как списание… Я знаю, кому можно доверить дело!
Надо сказать, он редко ошибался в человеке. Сколько мы потом ходили на боевое задание, Шумаков безупречно нес службу. И к Давиду Марковичу старшина относился, как к отцу родному. Комиссар строг, непримирим к нерадивым, но он и понимает человека, у него доброе слово всегда найдется, чтобы успокоить, подбодрить.
Атран и для меня был добрым другом и наставником. Я в том походе крепко захворал — ангина замучила. Но какой там постельный режим в наших условиях! Отдохнув немного, поднимаюсь на палубу. Лодка входит в Южную бухту. Полночь, над городом вспыхивают молнии, слышатся орудийные раскаты. Комиссар подходит незаметно, сжимает меня за плечо:
— У вас температура, штурман! Отправляйтесь-ка в каюту…
Подчиняюсь для отвода глаз, но как только причаливаем, иду вместе со всеми работать за грузчика. Однако одолевает слабость, коленки дрожат. Когда закончили, решаю все-таки согреть горло чаем. Отхлебываю несколько глотков. «Прилечь бы…» — проносится в голове. Но в это время начинает надрываться сирена. Выбегаю наверх. Девятка бомбардировщиков разворачивается на бухту. Ясно, сейчас ударят по лодке. Первая тройка, вытянувшись цепью, пикирует прямо на нас. Плотный огонь зениток сбивает ее с курса. Бомбы рвутся в стороне, мостик и надстройку обдает придонным илом.
Лодка раскачивается и скрипит. Пахнет водорослями, толом, едкий дым разъедает глаза. Чей-то
Вторая тройка тоже пикирует на лодку. И снова зенитчики заставляют гитлеровцев преждевременно сбросить груз. Бомбы падают где-то впереди. Меня отбрасывает воздушной волной. Я поднимаюсь, ощупываю себя. Ушиб голову, пилотку унесло за борт.
Третья группа бомбардировщиков сбрасывает бомбы в районе зенитных батарей. Налет закончился. Самолеты скрылись, вслед им еще продолжали палить зенитки.
Звучит команда: отбой! — и начинается погрузка раненых.
В. длинной цепочке санитаров замечаю комиссара Атрана. Со старшиной Шумаковым несут завернутого в бинты человека. Мичман Перов командует размещением раненых.
Снова воет сирена, предупреждая о новом налете. Видно, что военком выбился из сил: волосы его всклокочены, лицо в кровоподтеках. Самолеты бомбили автоколонну, которая увозила боеприпасы, но фугаски рвались вблизи нас. Вокруг падает кирпич, щебенка, сыплется земля. Пыль и дым застилают небо…
Разместили около ста человек. Лодка забита до отказа, в проходах ступить негде. Мы вышли в море, но фашисты не оставляют нас в покое, хотя и достать не могут: мы идем на глубине сорока метров.
Давид Маркович первым делом обходит раненых. Его самого изрядно помяло во время налета, на правом виске синяк, китель в крови, брюки разорваны. Но бодр, энергичен. Не нахвалится старшиной Шумаковым:
— Парень, что надо! Не растерялся! Бомбы свистят, тут поневоле спрячешься, в любую дыру голову сунешь, а он прикрыл собой раненого полковника…
…Снова Л-4 направляется знакомым курсом. Трюмы загружены снарядами, консервами, табаком. Июньское солнце жжет немилосердно, дни стоят долгие, едва скроется солнце — глядишь, с востока пробивается заря.
В течение первой ночи сигнальщики несколько раз сообщали о появлении самолетов противника, но Поляков не давал команды на погружение: лодку надежно укрывал туман.
С рассветом обстановка осложнилась. Парение моря прекратилось, северный ветер унес защитное покрывало. Небо очистилось, вдали блеснули верхушки Ай-Петри.
Командир стоял на вахте. По опыту прошлых походов он знал, что именно в этих местах вероятнее всего ждать врага. Предположение подтвердилось. Мичман Перов вскоре доложил о том, что обнаружен гидросамолет. Лодка ушла на глубину. Сначала вели наблюдение в перископ. Но вскоре и перископ пришлось опустить: акустики докладывали о приближении вражеских катеров.
Пришлось изменить курс. Противник явно учуял нас, нащупывал следы. Шли на юго-восток, все службы были начеку. И все-таки уклониться не удалось. То в одном, то в другом месте начали ухать взрывы. Один раздался совсем близко. Отказали некоторые приборы, выбило предохранители и погас свет, К счастью, это были несерьезные повреждения, лампочки вскоре вспыхнули, и лица засветились улыбками.