Торжество возвышенного

Махфуз Нагиб

— Я должна порвать с Тариком… Больше не буду с ним встречаться.

Я спросил ее раздраженно:

— А если он придет сюда?

— Я его не впущу.

Я сказал с вызовом:

— Я сам скажу ему обо всем.

Она забеспокоилась:

— Не дай Бог, это плохо кончится.

Я сказал заносчиво:

— Я готов к схватке с ним!

* * *

Я вернулся в Баб-аль-Шиария другим человеком. Впервые я окинул это место прощальным взглядом, сквозь пелену оно показалось привлекательнее и вызвало нежность. Еще немного и я поднимусь из зрительного зала, чтобы сыграть свою роль в спектакле жизни. Я вдохну свежего воздуха, а не этого

гнилого духа старого дома. Я сидел на первом этаже в пустом зале, пока не увидел спускающегося Тарика Рамадана. Он поприветствовал меня и спросил:

— Тахия не приходила?

Я сказал, привстав:

— Нет.

— Я не видел ее в театре.

— Она не пойдет больше в театр.

— В каком смысле?

— Она не придет сюда, и в театр тоже.

— Откуда тебе все это известно?

— Мы женимся.

— Что?

— Мы решили пожениться…

— Мальчишка… Ты сошел с ума? О чем ты говоришь?

— Мы решили поступить с вами честно.

Не успел я сообразить, как он дал мне пощечину. Разозлившись, я пнул его ногой и чуть не свалил на пол. Сразу же прибежали родители. Тарик закричал:

— Комедия… Дитятя женится на Тахии…

Мать запричитала:

— Тахия?! Она же старше тебя на десять лет!

Тарик начал угрожать, и мать сказала ему:

— Собирай свои вещи и — прощай.

Уходя, он прокричал:

— Вам не отделаться от меня.

Некоторое время стояла тишина, потом отец пробормотал со смехом:

— Любовь зла!

Мать сказала мне:

— Аббас… Это временное помешательство, ничего более.

— Нет… Это новая жизнь!

— А как же твои мечты? Как же твое будущее?

— Все устроится лучшим образом.

— Что ты о ней знаешь?

— Она во всем мне призналась.

Отец захохотал:

— Театральная дамочка с принципами… Ты в себе? Зная свою мать, ты должен был избегать женского племени.

На этом мать увела меня в мою комнату. Она сказала:

— Она много прожила, многое повидала, да ты просто не понимаешь, что это значит.

Я избегал смотреть на нее. Старые раны снова закровоточили. Я сказал:

— Ты, к сожалению, не знала любви… Мы начнем новую жизнь.

— От своего прошлого человеку никуда не деться.

Ох… Она не догадывается, что мне все известно…

Я сказал:

— Тахия, несмотря ни на что, невинна.

Если бы то же самое я мог сказать и о тебе, мама…

* * *

Как только я закончил среднюю школу, встретился с аль-Хиляли и сообщил о намерении занять место отца. Мы с Тахией сразу зарегистрировали наш брак. Я попрощался со старым домом и его обитателями прозаично, как будто вышел в школу или библиотеку. Отец не произнес ни поздравления, ни слов молитвы. Он только сказал:

— Зачем так старался в школе, если тебе уготована участь театрального суфлера?

Мать же обняла меня и разрыдалась. Она сказала:

— Пусть Господь хранит тебя и убережет от злых людей. Иди с Богом и не забывай навещать нас…

Но я и не думал о возвращении в этот ад. Я жаждал новой жизни и глотка свежего воздуха. Я хотел забыть этот котел, в котором варился, задыхаясь и мучаясь от боли. Тахия ждала меня, ждала меня и любовь. Я познал счастье воссоединения со второй половиной. Все вокруг — в разговоре и в тишине, в веселом и в серьезном, за едой и на работе — все казалось волшебным. Если моей зарплаты не хватало, она затыкала дыры своими сбережениями. Я наслаждался душевным равновесием, которое возвращало мне то, что было растрачено в переживаниях, печалях и еле сдерживаемом гневе. Домой я приходил в два часа, вставал приблизительно в десять, а после время распределялось между любовью, чтением и творчеством. Оба мы связывали свои надежды

с успехом в драматургии. Ради этого довольствовались простой жизнью, даже аскетической. Труд, терпение и надежда укрепляли наше взаимное счастье. Тахия достойно проявила силу воли и не пригубила ни капли алкоголя, вопреки своему многолетнему пристрастию. Чтобы экономить деньги, она также отказалась от привычки курить. Она призналась мне, что была близка к тому, чтобы подсесть на опиум, но он вызывал у нее неприятные симптомы — сильную рвоту. Поэтому с первого же раза она его возненавидела. Я отметил ее способности домохозяйки и сказал ей однажды:

— В твоем доме всегда чисто прибрано. Ты отлично готовишь. У тебя есть способности. Не стоило…

Она не дала мне договорить:

— Мой отец умер, а мать вышла замуж за пристава. От нее я видела безразличие, а от него — настолько плохое обращение, что мне пришлось спасаться!

Она больше ничего не рассказала, да я и не просил. Невольно я домыслил, что же могло произойти, если она пошла актрисой второго плана к аль-Хиляли.

Невольно я вспомнил и о матери, о ее работе в том же театре, полученную также милостью Сархана аль-Хиляли. Я замыслил войну без всякого снисхождения против всех форм рабства, от которых страдает человечество. Но ограничиться ли только территорией театра? Подойдет ли идея старого дома, который пал настолько низко, что стал притоном?

* * *

Тахия божьей милостью оставалась нежной и ласковой. Подобных отношений между моими матерью и отцом не было даже в период моего счастливого детства. Тахия — сущий ангел. И то, что она, приняв решение, смогла избавиться от вредных привычек, запятнавших ее в черные времена, — тому доказательство. Она искренне меня любит. И это выражается в ее желании родить ребенка. Я не приветствовал это. Средства наши были ограничены, к тому же, я боялся за судьбу своего творчества, самого ценного, что, как мне тогда казалось, было у меня в жизни, ценнее, чем наша любовь. Вместе с тем я не хотел противиться ее заветному желанию и не позволял своему эгоизму одержать верх над нравственным чувством. Вокруг все дорожало несоразмерно нашим скудным возможностям и нашим потребностям. Мы начали искать какой-нибудь выход, чтобы не впасть в нищету. Наконец исполнилось ее желание забеременеть, и новая забота схватила меня за горло. Я должен был быть готов одновременно и к близкому, и к далекому будущему. Вскоре я убедился, что без дополнительного заработка не прожить, если его вообще возможно найти.

Я научился печатать на машинке, узнав, что европейским и американским писателям она заменяет ручку. Когда однажды по дороге в театр я проходил мимо типографии «Фейсал», я предложил свои услуги ее владельцу, который тут же принял меня после проведенного им лично испытания. Я получил работу с восьми утра до двух, жалованье начислялось сдельно. Тахия встретила новость с противоречивыми чувствами. Она сказала:

— Ты ложишься спать в два ночи, чтобы встать не позднее семи, вместо десяти, с восьми до двух работаешь, возвращаешься в три, спишь максимум пару часов, с четырех до шести. Без перерыва, не остается времени на чтение или творчество.

Я ответил:

— Что же делать?

— У тебя отец — богач.

Я презрительно возразил:

— Не приму ни одной его грязной копейки.

Я не собирался спорить дальше. Она хорошая женщина, но что касается быта, слишком прагматична. В глубине души она хотела, чтобы я брал у своего отца деньги вместо того, чтобы полностью отдаваться работе, отнимающей время для творчества и отдыха. Чтобы закончить пьесу, пришлось на два дня отпроситься со службы в «Фейсале». Я принес текст Сархану аль-Хиляли. Он посмотрел на меня с улыбкой и спросил: