Тоска
Шрифт:
Весь вечер я слонялся по дому, входил в кладовую, в спальню, и, наконец, немного успокоился, взяв в руки альбом с гимназическими фотокарточками. Неспешно листая его, увидел то, что никогда ранее не замечал – на каждом фото она оказывалась рядом со мной. В тот вечер она не солгала мне.
Все фонари горели по дороге от моего дома до квартиры Клевера. Жизнь показалась мне простой.
На заре та самая толстуха, злющая, на этот раз в ночной рубашке, открыла мне дверь.
– Мне надо немедленно переговорить с другом.
– Так поздно, в такую рань?
– Да,
Я ждал, когда проснется ее муж, или парень, что ли. В ежедневник я занес: «Начало следствия. 5.35. На квартире у Клевера».
– Нет его. Исчез, – сообщила толстуха приятным голосом, вернувшись из спальни ничуть не удивленная.
Она смотрела мне прямо в глаза, словно читая мои мысли. Меня это смутило, и некоторое время не знал, что ответить.
– Как это – нет его? – наконец собрался я.
– Вот так, нет, и все, – улыбалась она.
– И куда он мог уйти?
– А кто ты такой, чтобы задавать вопросы?
– Кто я такой? Хм-м, – я оскорбился. – Ты лучше спроси, почему ты не знаешь, куда из твоей постели исчез любовник. Причем понятия не имеешь, куда он подевался.
– Ну-ка, приятель, пошел вон!
– Не понял?
– Пошел вон! – прикрикнула толстуха.
– Хорошо. Но я вернусь!
Я вышел неспешно, стараясь не замечать очевидное – она меня выставила, но успел пнуть вешалку у самой входной двери. Та треснула, оставив на себе след моего визита.
Тоска поселилась у меня в груди. Выпил третью чашку кофе без сахара в каком-то буфете, и тут мое внимание привлек разговор за соседним столиком. Я навострил уши. Дворники после окончания рабочего дня вспоминали Софию. Уже весь город судачил о ее исчезновении.
– Да, этот шум не предвещал ничего хорошего.
– И ты именно в тот вечер оказался около ее дома?
– Честное слово. София верещала как зарезанная.
– Так что же ты не заявил в полицию?
– Я не дурак, они же потом меня бы и обвинили. Я как освободился, так в чужие дела и не вмешиваюсь.
Я обрадовался и разволновался одновременно. Как баран на новые ворота, уставился на оранжевый жилет бывшего зека. Следовало хорошенько запомнить его лицо, потому что все пятеро были в одинаковых дворницких комбинезонах.
Застану его врасплох.
Я следовал за ним, прячась за деревьями, стараясь быть незамеченным. Еще не знал, что сделаю с ним при первой же возможности. И не был уверен, что смогу совладать с собой. Я следовал за ним до самой городской окраины, где за углом последней улицы находился, похоже, его дом. Городской шум растаял вдали, а за поворотом открылось незастроенное пространство.
Я налетел на него со спины. Повалил на землю, и принялся, словно зверь, избивать. Сильным ударом кулака свернул ему на сторону нос.
Он был настолько ошеломлен, что продолжал лежать, не шевелясь.
Оттащил его, словно мешок, в ближайший кустарник. Прижал локтем горло и принялся тихо расспрашивать. Наблюдал, как он едва дышит, как на деснах выступает кровь. И когда я, наконец, отпустил его, он глубоко вздохнул
Моя прошедшая жизнь запуталась в собственных тенях. Я сбросил ее, как змея сбрасывает кожу, вылез из нее, и в безумную голову втиснул еще более безумный ум. Свихнулся, стремясь сделать оставшееся мне время более осмысленным. Хотя бы немного подчистить за собой, тщательно укрыть неприбранную постель, в которой когда-то меня будило сознание того, что я ничего так и не довел до конца, и совершить для себя великое на первый взгляд дело, прежде чем запечатать вход в свою берлогу каменной стеной.
Несмотря на то, что я ходил по всему как по битому стеклу, мне казалось, будто ничто меня не задевает, а шрамы затаились в глубине, слившись в чудовищную, всем болям боль. Я провалился в мир воспоминаний, в которых, как она убедила меня за ночь, я живу. Я сам должен использовать возможность и найти ее.
Мое себялюбие не волновали другие. Ни ее муж со своей собственной судьбой, ни ее дети, ни время, растянувшееся между нами как резина, ничто не могло ослабить мое чувство, что она принадлежит только мне.
Я сходил в полицию, навестил Клевера, избил человека, и теперь копил силы для того, чтобы совершить то, чего я так долго, долго ни для кого не делал.
Слишком много для одного дня, и ничто для поисков. Ни следа, но тысячи сомнений.
Мне даже не могло прийти в голову, что я сам мог стать частью большого заговора. Что я в центре событий. Что со мной играют куда более ловкие, чем я, люди.
Что, если я именно тот, кого следует поймать на крючок?
Не знаю, как я утратил уверенность в своих действиях. Как появились сомнения. Они словно исподволь поедали меня. Я терял уверенность в себе, и она возвращалась волнами, как самосознание чередуется приливами и отливами. Когда-то я был убежден, что могу, не колеблясь, сунуть руку в огонь и сжечь ее, твердо уверенный в том, что я выше всей этой массы, угрожающей задавить мир своей серостью, а иной раз казалось, что уже утонул в отвратительном осадке, что задыхаюсь в собственных подвалах без окон, дверей и ведущих наверх ступеней.
Граница неуверенности, точнее – страха, незаметно сдвигалась, и вот сейчас, в этот момент, я был готов сотни раз оглянуться, посмотреть, не подкрался ли ко мне со спины избитый мученик. А ведь я измордовал его так, что он вряд ли остался в живых.
Сам себе поражаюсь, пытаюсь собраться, контролировать мысли, обуздать безумие. Ссорюсь сам с собой. Вслух критикую себя, корча гримасы перед зеркалом. А когда вдруг понимаю, что лицо у меня помятое, что седина просматривается на висках, что морщины у глаз все отчетливее, холодные лезвия пронзают желудок. От этого страха, что расшатывает фундамент моего существа, что несет с собой безоглядную старость, неуловимого, всегда настигающего меня, как ни стараюсь бежать и прятаться от него, я, пожалуй, не избавлюсь и после смерти.