Тот, кто называл себя О.Генри
Шрифт:
— Они любят свободу, Марги. Они любят зеленые леса, небо, ветер и солнце. Это — люди-птицы, девочка.
— Но, папа, ведь и мы тоже любим ветер и солнце.
Он покачал головой.
— Мы любим клетки.
— Какие клетки? — удивлялась Маргарэт.
— Мы отвыкли от простора, дочка. Нам тесно. Нам душно. Но мы ничего не можем сделать. Уже слишком поздно. Слишком много мы настроили клеток. Клетки-дома, клетки-города, клетки-книги, клетки-законы…
— Ты непонятно рассказываешь, папа.
— Ну, хорошо. Я тебе все-таки расскажу про родео.
…Письмо пришло из Нью-Йорка в марте 1902 года.
Издатель «Эйнсли мэгэзин» Гилмен Холл посоветовал ему перебраться «поближе к сердцу страны, где он, безусловно, найдет восторженных поклонников своего дарования и пробьет себе путь в большую литературу».
«Выезжайте немедленно, — писал Холл. — Наш журнал окажет вам всевозможную поддержку.
К сему прилагаю чек на 100 долларов на дорожные расходы».
Билл в тот же день отправил деньги обратно издателю вместе с телеграммой:
«Предложение принимаю. Деньги не нужны».
Он хотел войти в новый мир независимым, гордым и спокойным.
В деньгах он действительно не нуждался. В декабре он получил от «Эйнсли» сто долларов за рассказ «Красное и черное», а в канун Нового года журнал «Мэнси» прислал шестьдесят долларов за «Коварство Харгрэвса». Кроме того, в «Эйнсли» были отправлены «Друзья из Сан-Розарио» и «Исчезновение Черного Орла». По письму Холла он догадался, что издателю они нравятся. Об условиях работы для «Эйнсли» он хотел договориться на месте.
— Ты опять уезжаешь, папа? — спросила Маргарэт.
— Да, Марги, мне нужно ехать.
В Китай?
Он засмеялся, подхватил дочь на руки и поцеловал ее грустные глаза.
— Нет, девочка, нет, маленькая Дэл. На этот раз я не поеду ни в Китай, ни в Индию, ни на Цейлон. Я еду в Нью-Йорк.
— Я хочу с тобой, папа.
Он опустил ее на пол, погрозил пальцем и подмигнул:
— Т-с-с, Марги. Сейчас я поделюсь с тобой одной тайной. Ну, не вешай нос, улыбнись, слушай. Дай слово, что ты ничего не скажешь бабушке. Вот так. Хорошо. Слушай внимательно. Пройдет сто дней. Я оставлю тебе толстый красный карандаш, и ты будешь зачеркивать каждый вечер по одному дню в календаре, что висит на стене в гостиной. Так вот, когда ты зачеркнешь последний, сотый день, ты получишь от меня большое письмо. Там, в конверте, будет еще железнодорожный билет с зеленой полоской. Ты возьмешь билет и пойдешь на вокзал. Ты сядешь в красивый голубой вагон с большими окнами и приедешь в город, который в сто раз больше Питтсбурга. И вокзал там в десять раз больше, чем в Питтсбурге. Но ты ничего не бойся. Ты попроси кондуктора опустить стекло в окне и выгляни наружу. Ты сразу увидишь меня. Т-с-с! Кажется, идет бабушка. Ты поняла меня, Марги?
— Да, папа. Я буду зачеркивать дни.
В комнату вошла миссис Роч.
Ваши рубашки и носки готовы, Вильям. Прачка только что принесла их.
— Отлично, — сказал Билл. — Пожалуй, я пойду укладываться. Надеюсь, ты будешь умницей, Маргарэт?
— Да, папа.
Он уехал утром следующего дня, положив под подушку дочери десятидолларовую бумажку.
ГЛАВА О РЫБАКАХ,
которые плетут свои сети за столами в светлых комнатах, о золотых самородках, валяющихся под ногами, и о Плотнике, слушающем Моржа
Итак — Нью-Йорк.
Первые прогулки от Тридцать четвертой улицы до Бродвея.
Первые строчки первых впечатлений в толстом сафьяновом блокноте.
«Великий Багдад — над подземкой.
Толпы Аль-Рашидов.
По тротуару с опаской прокрадываются Одноглазый Дервиш, Маленький Горбун и Шестой Брат Цирюльника.
С благоговением здесь произносят имя могучего джинна Рок-Эф-Эль-Эра, шепотом говорят о страшных делах калифа Кар-Нег-Ги.
Синдбад-Мореход стоит у руля деревянного парохода для воскресных экскурсий. На палубе толпятся школьники. Синдбад перекладывает руль. Пароход бодро поплевывает горячей водой из машины и берет курс на Эллис-Айленд.
Здесь десять султанов на одну Шехерезаду, поэтому Шехерезады Нового Багдада не боятся рокового шелкового шнурка.
Здесь происходят важные и неожиданные события. Заворачиваешь за угол и попадаешь острием зонта в глаз старому знакомому из Кутней-Фоллс. Гуляешь в Центральном парке, хочешь сорвать гвоздику — и вдруг на тебя нападают бандиты, «Скорая помощь» везет тебя в больницу, ты женишься на сиделке, разводишься, перебиваешься с хлеба на квас, стоишь в очереди в ночлежку, женишься на богатой наследнице, отдаешь белье в механическую стирку, платишь членские взносы в клуб, бродишь по улицам, кто-то манит тебя пальцем, роняет к твоим ногам дорогой платок, на тебя роняют с крыши дома кирпич, лопается трос в лифте, твой желудок не ладит с готовыми обедами, на тебя наезжает автомобиль, тебе ампутируют ногу, общее заражение, тебя оплакивают родственники, твое тело кремируют, пакетик с твоим прахом рассыпается в давке, несколько человек чихают — и круг жизни завершен в бешеном темпе тустепа».
Он поселился в небольшом отеле «Марти» на Западной Двадцать четвертой улице, недалеко от Бродвея и Шестой авеню.
Здесь, в двух комнатках, окнами выходящих на улицу, он повел очень уединенную и очень напряженную жизнь.
Он зачеркнул свое прошлое и уклонялся от разговоров о нем.
Даже немногие друзья, которые у него появились, знали только, что он жил на ранчо в Техасе, работал в аптеке, сотрудничал в техасских газетах, путешествовал по Центральной Америке и имел молодую дочь.
Женская часть прислуги отеля какими-то неисповедимыми путями разузнала, что он вдовец.
Он выходил из своей комнаты только под вечер, всегда хорошо одетым, с перчатками в левой руке; дорогим шелком блестел на его голове модный котелок с круто загнутыми вверх полями. Возвращался в отель поздно, иногда глубокой ночью. Никто не мог догадаться, где он бывает.
В первый же после приезда день он отправил Гилмену Холлу записку:
«Я в Нью-Йорке. Запад, 24-я улица, отель «Марти». О. Генри».
Холл пришел вечером.
В пенсне, с узкими черными усиками по краю верхней губы и с тяжелым, грубо очерченным подбородком, он был похож больше на биржевого маклера, чем на редактора.
— Так вы, значит, и есть тот самый таинственный О. Генри? — спросил он, разглядывая Билла.
— Почему таинственный? — спросил Билл.
— Вы посылали свои рукописи из Нового Орлеана, хотя там не жили.
— Да, верно, — сказал Билл.
— Действительно, в январе 1901 года он через миссис Вильсон послал в «Эйнсли» рассказ «Денежная лихорадка».