Тот, кто называл себя О.Генри
Шрифт:
Дэрби повернул рычаг обратно и, не глядя на окружающих, вышел из камеры.
«… Хорошо, что Портер вскоре освободился, — вспоминал позднее Эль. — Когда истина выплыла наружу, Портера уже не было в тюрьме.
Газета «Спешная почта» опять вернулась к этой истории, изложив все обстоятельства дела. Мальчик Боб Уайтни, тело которого, как предполагали, выбросила Сойото, нашелся в Портсмуте. Он попросту в тот день сбежал из дому и уехал к своей двоюродной тетке. Он написал оттуда своей матери. Он ничего не знал о казни Кида».
Последний день предпоследней недели был вычеркнут из самодельного календаря. Биллу Портеру оставалось пробыть в тюрьме семь дней.
Когда он приходил в почтовую контору, Дженнингс и Рэйдлер уже поджидали его. Ему пододвигали единственный удобный стул и ставили под ноги скамеечку. Они собрали для Билла целую кучу памятных вещиц. Фотографии некоторых арестантов, стальную цепочку для часов, сделанную в механических мастерских, деревянный портсигар и еще кое—какую мелочь.
— Спасибо, друзья! — сказал Билл, разглядывая подарки. — Я всегда буду помнить, что за этими стенами бьются два добрых сердца. Я выразился тривиально, но, право, в эту минуту я не мог выдумать ничего подходящего. Простите меня.
Рэйдлер поднес кулаки к лицу и пробормотал:
— О, дьявол, почему бывают на свете такие люди? Почему мне, недостойному, себялюбивому, ленивому человеку, достались такие спутники? Почему я ничем не могу отплатить им за все, что они для меня сделали?
— Успокойтесь, Билли, — сказал Дженнингс. — Бог знает, что делает. Мы в его власти. Портер, я хочу дать вам совет. Надеюсь, вы разрешите? Я прошу вас об одном: запомните все, что вы здесь видели, ибо все, что творится здесь, неповторимо. Никогда и нигде на земле больше вы не увидите преисподней. Она здесь во всей мерзости и величии ужаса своего… Мне жаль, что ваше перо не расскажет об этом людям. Но я клянусь вам, Портер: если счастливый случай поможет мне выбраться на волю, я напишу свою книгу. [6] Я всему свету расскажу о нашей жизни в каторжной тюрьме Огайо. Благословите меня!
6
Он написал ее. Она называется «Через тьму с О. Генри».
— Билл, смеясь, поднял руку и перекрестил Дженнингса.
— Ну что же, путь добрый. Пишите. Только с одним условием: первым редактором вашей книги буду я.
— Согласен. А теперь, Портер, скажите, что вам еще нужно. Не забудьте, что я секретарь Дэрби и в моей власти не только канцелярские стулья.
Билл улыбнулся.
— Что ж, полковник, я буду просить об одолжении. Вам я не боюсь быть обязанным. Все равно мне никогда не отплатить вам за все услуги. И я знаю, что вы не поставите мне этого в вину. Дело вот в чем. Когда я поступил в это заведение, на мне был хороший шерстяной костюм. Он и сейчас на мне, но… пять лет для шерстяной материи, произведенной даже на бостонских фабриках, почтенный возраст, не так ли? Пустите же в ход все ваше влияние, Эль, и достаньте мне приличное платье на каждый день. Мне хотелось бы что-нибудь темно-коричневое.
… Вечером 23 июля Билл снова пришел в почтовую контору.
— Друзья мои, — сказал он, — завтра начинается жизнь. Но обычно перед новой постановкой какой-нибудь пьесы устраивают репетицию в костюмах. Дайте занавес.
Он примерил тройку, сшитую по заказу Дженнингса, зашнуровал ботинки, сработанные в сапожной мастерской одним из пожизненных каторжан, натянул на руки ярко-желтые перчатки — подарок бывшего финансиста Стива Брусселя из банкирского отделения — и надел на голову черный котелок.
— Ну как? — спросил он.
— Билл, вы выглядите, как пятьдесят тысяч долларов, — сказал Рэйдлер.
Портер слегка поклонился.
— Эль, а вы как находите?
— Если бы не эта желтизна на лице, дамы похитили бы вас прямо у выхода из тюрьмы.
— Это исключено, Эль. Я никогда больше не обреку себя на неволю.
На лице Билла лежали легкие морщины. Он постарел за эти тридцать девять месяцев, однако держался очень хорошо — уверенно, независимо, с достоинством.
Вдалеке по коридорам гулко раскатился удар гонга.
— Вот и кончился последний день, — пробормотал Билли Рэйдлер. — Портер, дайте мне руку. Счастливого пути…с богом… и… и… и проваливайте к черту отсюда!
Он уронил свою белобрысую голову на стол и заплакал.
— Идите, Билл, — кивнул Дженнингс. — Оставьте нас. Завтра мы увидимся в приемной у Дэрби.
Билл притворил за собою дверь и начал подниматься по лестнице в больничное отделение.
ГЛАВА О ЗЕМЛЯХ,
которые раньше скрывались за горизонтом, о технике ограбления экспрессов, о том, как нужно писать рассказы, и о девочке, которая всю жизнь ждет отца
Старший надзиратель, одетый во все серое, проводил Билла к западным воротам тюрьмы.
— Открывай, Томми, — сказал он дежурному. — Номер тридцать тысяч шестьсот шестьдесят четыре выходит.
Бородач Томми оглядел Портера с головы до ног и подмигнул:
— Ну и франт. А ведь я помню, как вас сюда привели.
— О, я это тоже очень хорошо помню, — сказал Билл.
Томми вынул из кармана ключ и подошел к двери.
— Прощайте, Портер. Смотрите больше не засыпайтесь.
В другое время Билл поморщился бы от такой шутки. Но сейчас ответил с улыбкой:
— Не беспокойтесь, Томми. Не думаю, чтобы нам пришлось когда-нибудь снова встретиться.
Дверь отворилась.
Дежурный караульный и старший надзиратель пропустили мимо себя человека в коричневом костюме.
Они видели, как он, немного сутуля широкие плечи, пересек пустырь, перебросил из руки в руку маленький саквояж, поддал носком ботинка камешек и начал спускаться с холма по направлению к городу.
Они заметили также, что шаг его был уверенным и что он ни разу не оглянулся.
… В кармане у него было семьдесят пять долларов — гонорар из журнала «Оутлук» за рассказ «Закон Джорджии». Пять «государственных» долларов, которые ему вручил Эль Дженнингс вместе с документами об освобождении, он не взял.
— Передайте их Билли Рэйдлеру, полковник. Я думаю, они ему пригодятся больше, чем мне.
Когда он садился в поезд, уходивший из Колумбуса в Питтсбург, появилось странное чувство. Любопытство, легкий страх, радость и тоска. Как тогда, в Техасе, на ранчо братьев Холл. Словно он толкнул дверь и остановился на пороге нового мира.