Тот, кто не спит
Шрифт:
Петров оставил пост далеко за спиной, а старший, войдя в раж, все отчитывал бедолагу. Везде одно и то же.
В бараках тьма, окошечки смоляные. Лишь в конторе жгут керосин, густой желтый свет нехотя выползал из-за занавесок. Кумекает правление, бдит. Часовые контору, как елку, обхаживают, хороводы водят.
Он прошел дальше, вспоминая примечания к аэрофотоснимкам. Напротив каждого объекта — вопросительный знак. Или два. Догадайся, мол, сама.
Подземное сооружение — в левом углу карты. Квадрат А девять. Попал.
А ну, как не угадал? Блукай
Петров пробирался по подземному залу, водя по сторонам лучом электрического фонарика.
Большой. Если в тесноте да обиде, человек на двести. Котлован. Мы рыли, рыли, и, наконец, отрыли. Трубы, вентиляционная установка на велосипедной тяге, трехъярусные нары, скамейки, словно в летнем кинотеатре, баки с водой, затхлой, давнишней. Отхожее место, по счастью, в простое. Стены кирпичом выложены, деревянные стойки подпирают низкий потолок. Неграновитая палата. Завтра, вернее, уже сегодня, придет племя младое, незнакомое, и благоустроит свежесорванными вениками приют последнего дня. Надо до них и самому что-нибудь сделать, подать пример доблестного освобожденного труда.
5
Предрассветная мгла вязка и непроглядна. Никакой мистики — закатился месяц, а звезды что? пыль, дребезги. Горел бы какой никакой фонарь, но нет, затлеет разве вишнево огонек вдали, знать, караульщик цигаркой затянулся, а спустя вечность долетает: кхе, кхе! Крепкая махорка, за версту слышна, зело вонюча.
Петров крался тихо, осторожно. Не хватает счастья ногу подвернуть либо в канаву свалиться. Жмурки — хорошая игра, но не до смерти же, судырь ты мой!
Окошки правления, что сигнал потерпевшему кораблекрушение: два желтых и один зеленоватый, ЖЗ — 1.4х. Наверное, абажур на лампе.
Часовой продолжал хороводиться. Охрана по периметру из одного человека, нахождение часового в нужном месте описывается головоломным уравнением Шредингера. Там еще буковка смешная есть, но какая — забыл напрочь. Иначе стал бы ночью по деревне бирюком шастать, жди! Все медведи спят, один я не сплю, все хожу, ищу… Верни, мужик, мою отрезанную лапу!
Петров скользнул в приоткрытую дверь. Висевшая на крюке «летучая мышь» экономно прикрученным фитилем едва освещала спавшего за столом дежурного — по крайней мере, на красной повязке, косо сидевшей на правой руке, виднелись белые буквы «журн». Журналист, разве?
Миновав соню, Петров толкнул дверь в кабинет. Обивка дерматин, войлок выбивался из прорех. Два стола, составленные «твердо», а в кресле, в углу — широком, кожаном с валиками по бокам, — спал хозяин. И форма поновее, и лицо сытое, гладкое. Первое сытое лицо после Глушиц.
— Эй, землячок, просыпайся! — Петров похлопал спавшего по плечу. — Просыпайся, мил человек!
— А? Что? — гладкий встрепенулся, открыл глаза и вскочил, вытягиваясь. — Мы вас только поутру ждали. Как долетели,
— Я не летел. Пешком пришел.
— Как — пешком? — капельки гноя скопились в уголках глаз, но — субординация, руки по швам.
— Ножками. Топ-топ, — Петров пальцами изобразил шагающего человечка. — Нет ничего лучше пеших походов. Знакомишься с родным краем подошвами, подробности открываются поразительные!
— Вы не… не… — гладкий напрягся, порываясь подняться над полом, будто поддетый сверлом бормашины за чувствительный зуб.
— Я не, я человек смирный, — Петров отодвинул стул от стола, поставил напротив кресла.- Пистолет в кобуре так, для фасона. Посидим, покалякаем, скучно одному ночь коротать, а за разговорами, глядишь, и утро скорее наступит. Да ты садись, садись. Гостей ждем?
Кресло и не скрипнуло — гладкий опускался осторожно, как на ежа.
— Что урожай, богатый? Хватит на всех?
— А-га…
— Приятно. Надоели, понимаешь, талоны свинячьи, а валюты нет. До слез, бывает, доходит — кушать хочется отчаянно, а не укупишь. Авось, с урожаем полегче станет. Так кого ждем, мил человек?
— У… Уполномоченного.
— На вертолете, небось, прилетит? Лимузины сюда не проедут. Как думаешь, меня захватят?
— Нне… Не знаю…
— Не возьмут. Спесьевата новая власть. Старая хоть для вида снизойти могла, а эти… Послушай, а ты что здесь делаешь ночью-то?
— Положено, — глаза гладкого смотрели мимо Петрова.
— Дисциплина? Уважаю. Кроме сони в коридоре, есть еще тут кто?
— Есть, — голос усталый, ни торжества, ни злорадства.
Петров оглянулся. В дверях Нина Ивановна, скромная сельская учительница. В ее руке пистолет «ТТ» смотрелся непомерно большим, тяжелым.
— Вас-то, Нина Ивановна, каким ветром сюда занесло?
— Все в правлении дежурят, по графику, чем я лучше?
— Да, действительно. Позвольте стул предложить, право, неудобно — два мужика сидят, а дама…
— Не подходите, — зрачок пистолета смотрел прямо в лицо. Школьный кошмар — педагогическая хунта захватила власть.
— Странные вы какие-то. Пришел человек, пусть и незнакомый, а вы — облавы устраиваете, шпионом обзываете.
— Военное время, — пожала плечами учительница. — Разберутся. Не виноват — выпустят.
— Военное время? О чем это вы?
— Как — о чем? — озадаченная Нина Ивановна забыла про пистолет. Или притворилась, что забыла?
— Слава Богу, с сорок пятого года у нас официальный мир. Не без урода, но будем считать — мир.
— Ах, мир? — учительница вновь прицелилась. — Нет войны, говорите? Нам только кажется? И похоронки — обман? И бомбу на нас не бросали?
— Бомбу? Какую бомбу?
— Такую! Атомную, семнадцатого июля одна тысяча пятьдесят второго года, — она подошла ближе, глаза полыхнули желтым огнем… — Два села исчезли, испарились, из тысячи сто выжило.
Пора. Петров качнулся на стуле назад, упал шумно, громко, но не громче пистолетного выстрела. Пуля прошла выше, годы есть годы, а повторить не придется.