Шрифт:
Василий Щепетнев. Тот, кто не спит
Колесо Кировца на четверть скрылось в колее, прицеп кренился с боку на бок, пытаясь сбросить молочные фляги, по горло утопленные в гнезда-держатели. Целых четыре фляги. Если наполнены доверху, то ферма голов на шестьдесят при нынешних надоях. Восемнадцать километров до центральной усадьбы. И оттуда сорок шесть до районного молокозавода, из них тридцать - грунтовой дороги. Не молоко везут, а белое золото. Бело-голубое - учитывая
Петров поправил лямку рюкзака, держался рюкзак ладно, не тревожил, и вернулся на дорогу, на травяной коврик, что лежал меж глубоких колеин, припорошенный серой пылью.
Хорошо, ведро. В дождик не ходьба, а мука. Да и кто в дождь доброй волей путешествует ныне? Он шагал мерно, экономно, а за спиной погромыхивал, удаляясь, молочный поезд.
Из пункта А на север отправился пешеход со скоростью пять километров в час, а на юг - трактор Кировец со скоростью в три раза больше скорости пешехода. Через какое время они встретятся, если известно, что встречаться им, вообще-то, незачем? На покосившемся бетонном столбике - заляпанный засохшей, наверное, весенней еще грязью, прямоугольник толстой жести:
Д. Глушица Д - значит, деревня.
Но и версту спустя не было ничего, по сторонам тянулись редкие осины да черные смоленые столбы электролинии по левую руку. Дальше лежали пустые непаханные поля - горючего не хватило, неудобья покупателей ждут, или просто - руки не дошли.
Ферма - низенькая, с лежачими крохотными окошками у крыши, когда-то штукатуреная и беленая, безнадежно обрастала навозом, который, словно годовые кольца дерева, ведал о былом процветании и нынешней скудости.
Млечный путь кончался распахнутыми деревянными воротами.
У южной стены, в огороженном жердями загоне уныло и сонно стояли коровенки, вяло шлепая хвостами по ребристым бокам.
– Эй, кто живой, отзовись!
– Петров глянул в темный проем ворот. Мухи да оводы жужжали в ответ. Он осторожно, выбирая, где ступить, миновал загон и, уже свободнее, пошел к стоящим поодаль избам - и смолоду некрепким, строенным не себе, артельно, наскоро, но странно достоявшим до сегодняшних дней, готовым стоять, пока живет в них кто-то, а опустеют - и рушатся в одночасье.
Калитка в штакетном заборе приоткрыта, крючок мелко качается на ржавой петле.
Гравийная дорожка хрустнула под сапогами. Из хлева хрюкнул поросенок - сыто, довольно. И корову держат - вон лепешка свежая. Пасется, верно.
– Хозяева!
Дверь в сени низкая, смиренная. Стены увешаны снизками резанных яблок, мухи азартно носились над ними, шалея от изобилия.
– Чего надо?
– хмурое, заспанное лицо хозяйки выплыло из-под марлевого полога открытого окна.
– Молока не продадите?
– Чего?
– Молочка, говорю, - Петров
– Молока можно. Сколько?
– Литр.
– Сейчас, - хозяйка опустила марлевый полог, но шустрая муха успела залететь внутрь.
– От зараза, спасу нет!
Петров скинул рюкзак, пристроил на лавке, широкой, почерневшей от старости, сел рядом.
Крынка с устоявшимся утренним молоком, жирным, не пить - жевать впору, припотела снаружи.
Петров хлебнул, остановился, переводя дух.
Идиллия!
Женщина, повеселевшая от движения, а, может, и от денег, которые успела спрятать в какой-то из карманов цветастого фасонистого платья, очевидно лишь недавно переведенного в затрапез, гоняла полынным стеблем мух с сушеных яблок.
– Вы тут по делу или как?
– Гуляю, - Петров опять припал к крынке, припадочный молокосос, в такт с глотками молоко плескалось о стенки, громче и громче, девятым валом норовя попасть в ноздри. Он поспешно отставил крынку.
– Гуляю.
– Да где же здесь гулять? Что за интерес?
– полынная ветка повисла в опущенной руке, и мухи тотчас вернулись творить непотребство.
– Люблю пешие походы. Дешево и просто, по отпускным, а впечатлений на год хватает.
– Один или с кем идете?
– Один. Сам командир, сам рядовой. В Курносовку добираюсь, там друг в фермеры подался, недельки две поработаю на него за картошечку.
– А где это - Курносовка?
– В Каменском районе, соседи ваши. Разве далеко?
– он обхватил крынку за горло - широкое, почти человеческое, прикинул на вес. Треть осталось.
– Так это через центральную усадьбу нужно до Марьино добраться, оттуда в Каменку попуткой, а уж затем в эту… Как ее…
– Курносовку.
– Вот-вот. Дальше ведь дороги нет, на нас кончается, - она хлестнула по стене, полынный цветок, отлетев, упал в крынку и поплыл - серенький крохотный шарик.
– Мне шоссе не надо, я пешком, напрямик, - он допил молоко, полынный катышек попал за губу и пришлось отыскивать его языком, перекладывать на палец и щелчком отправлять на грядки моркови.
– Хрю-хрю, - прокомментировали из сарая.
– Турист!
– независимо от поросенка догадалась и хозяйка.
– Угу, - на тыле кисти остались короткие белые полосы. Отпечатки губ так же неповторимы, как и пальцевые.
– Наверное, много интересного видите?
– она приняла крынку, невольно покачала, прислушиваясь.
Пусто. Пустенько.
– Нет, не очень. Красивые места попадаются, это да. Я больше для здоровья. Парочку лишних килограммов скинуть, - он встал, примерился к рюкзаку.