Тот самый одноклассник
Шрифт:
Не знаю, откуда появляется эта мысль, но она, как разверзнувшаяся под ногами пропасть. Как ледяные кубики за шиворот рубашки.
Что-то не так.
Может, дело в затянувшемся молчании? Обычно Данила как ураган, вечно в движении, полон шуток и музыки. Даже во время секса иногда напевает мелодию. А сейчас молчит, не сказал ни слова. Почему он не позволяет мне обернуться?
Смотрю вниз на его руки, но в темноте еле виден рисунок ковбойской рубашки.
Не знаю, что не так, но страх ползет по плечам холодными струями.
Часть меня –
Чужие пальцы водят по моим губам, касаются языка, снова спускаются к груди.
Бедра. Его бедра с силой вжимаются в мою спину.
Спираль паники растягивается до предела.
Я знаю, что не так.
Осознание взрывается вспышкой.
Пряжка чужого ремня царапает спину. Звякает при движениях.
Пряжка ковбойского ремня.
Данила не смог надеть ремень, он оказался большим и неудобным, и мы оставили его дома. Всю дорогу смеялись над тем, как вот-вот упадут его ковбойские штаны.
На Даниле нет ремня.
Иногда мысли текут слишком медленно, и ты знаешь, что потом будешь клясть и презирать себя за эту задержку.
И тут я слышу далекий смех Анны Степановны.
– Данька, ты, ей-богу, как ребенок! – хохочет она. – Тебе в детский сад надо, а ты жениться надумал.
Воздух вырывается из легких с хлопком.
Данила с матерью на кухне.
Ласкающие меня руки замирают. Чужие руки. В них я признала жениха, которого должна помнить, чувствовать и любить настолько, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не спутать с другим мужчиной.
Мое тело взрывается бурей гнева, готовясь напасть на обидчика, но уже поздно. С силой толкнув меня к окну, мужчина перемахнул через перила, растворяясь в темноте прихожей. Я еле удержалась на ногах, повиснув на подоконнике в овале серебристого лунного света. Неровном, словно надкусанном тьмой.
Я должна что-то предпринять. Я застану обидчика по пути на кухню, разоблачу, поймаю.
С криком «Стой!» я отталкиваюсь от пола и прыгаю через несколько ступеней, не касаясь перил. Я одержима разоблачением, но, к сожалению, меня подводит обувь. На повороте каблук цепляется за край ковра, и я лечу вниз, подсчитывая ступени задом.
– Что за… – раздается крик Ивана, и ко мне спешат все четверо. Данила с матерью выходят из кухни, на ходу включая свет в коридоре. Данила держит в руках блюдо и столовую ложку, запыхавшаяся Анна Степановна держится за сердце. Иван появляется из гостиной, из нее два выхода, один на кухню, второй в прихожую. Алексей выходит из ванной, вытирая руки о полосатое полотенце.
Я все еще падаю, но их появление запечатлевается в памяти, как первая страница детективной истории. Испуг в глазах жениха, рассыпанные овощи на ковре. То, как Данила несется ко мне, расталкивая братьев. Хмурый взгляд Алексея, скользящий по моему телу в поисках повреждений. Протянутые руки Ивана и крик на его губах.
Анна Степановна прислонилась к стене. Она тяжело дышит и держится за сердце.
– Что ж ты так… – бормочет непонятно кому.
– Мама! – Все, кроме Данилы, бросаются к матери.
– Да в порядке я, лучше займитесь Никой! – ругается она, но братья Данилы поддерживают ее с двух сторон. Пряжки ковбойских ремней отсвечивают тусклым металлом.
– Ник, ты в порядке? – Данила нервно меня ощупывает. – Ничего не сломала?
– Нет, только ушибла. Ничего страшного, просто каблук зацепился.
– Ты меня напугала, глупая! – сипло выдыхает он, прижимая меня к груди. – Почему ты не включила свет?
Иван пробует выключатель в прихожей и хмуро смотрит на лампочку.
– Перегорела, – бурчит он. На минуту исчезает на кухне и, вернувшись, меняет на новую.
Я морщусь от слишком яркого света.
– Надо было меня позвать или хотя бы включить свет в коридоре! – Данила смотрит на лестницу, где валяются туфли на высоких каблуках. – Говорил же, возьми с собой тапочки, а не эти ходули!
Он злится от испуга, от волнения. С силой сжимает мои плечи.
Пользуясь моментом, я провожу рукой по его поясу, хотя и так знаю, что ремня на нем нет.
Шок находит на меня холодными волнами.
Алексей идет к лестнице, но я сижу на его пути. Не замедляя шага, он прыгает через перила и поднимается наверх, по пути осматривая ковер.
– На повороте надо закрепить, а то все попадаем. Завтра сделаю, а пока смотрите под ноги.
Он прыгает обратно.
Потирая ушибленную ногу, я слежу за его передвижениями. Еще не полностью осознала случившееся, но уже фиксирую улики. Алексей Резник с легкостью прыгает через перила.
– Ты у меня попрыгай! – ворчит Анна Степановна, все еще держась за сердце. – Сколько лет твержу: лестница не для прыжков. Так нет же, вырастила кузнечиков, вот и пообтерли ковер.
Иван качает головой и нервно усмехается.
– Твое падение сотрясло весь дом, а ведь в тебе росту-то всего метра полтора. Да и крикнула ты на славу, такого громкого «Ой!» я еще не слышал.
Не «Ой!», а «Стой!», и если на лестнице со мной был Иван, то он об этом знает.
Иногда, чтобы твоя жизнь изменилась, достаточно секунды. Секунды длиной в молчание.
Я должна выкрикнуть правду прямо сейчас, обвинить братьев Данилы и защитить себя. Но секунды растягиваются вязкой массой, сотни мыслей встают на пути правды, и я молчу. Смотрю на Анну Степановну, бледную, тяжело привалившуюся к стене, и молчу. Пусть она уйдет, и тогда я обо всем расскажу Даниле. Он разозлится. Начнется драка. Анна Степановна обо всем узнает, это неизбежно. Их семья срослась вместе в результате нескольких катастроф, и я стану последней, решающей, самой разрушительной.