Тот самый
Шрифт:
— Отец Прохор? — предположил я.
— Он самый, — улыбнулся шеф, опрокидывая над головой женщины шестую бутылку.
Ангелина корчилась, будто её жгли огнём, и шипела. Губы её посинели, под глазами залегли фиолетовые тени, все вены выступили на коже, словно нарисованные. Честно говоря, я думал, что такое лишь в ужастиках бывает. А вот поди ж ты…
— Вода у отца Прохора получается крепости необычайной, — продолжил Алекс. — Вурдалаков, например, с одной бутылки ушатывает…
Ангелина извернулась, выпростала руки из полотенца и вцепилась Алексу в горло.
Похоже,
Она душила шефа исступлённо, с наслаждением. Волосы мокрыми прядями облепили лицо, черты исказились, и через прозрачный профиль Ангелины пробился другой. Горбоносый, хищный, с загнутым вверх подбородком.
Я бросился на помощь шефу. Схватил женщину за руки, попытался разжать… Она отбросила меня ловким пинком, точно попав в то место, которое мужчины оберегают прежде всего.
Отдышавшись, я поднялся на колени. Алекс к этому времени посинел, колени его ослабли и подогнулись. Шеф рухнул на пол. Ангелина, не разжимая рук, перегнулась через край ванны и упала на него, продолжая изрыгать проклятия и мат.
Ползком добравшись до борющихся, я не придумал ничего иного, как огреть балерину по кумполу.
Под руку попалась тяжелая стеклянная мыльница, её я и пустил в ход, мысленно попросив прощения у Ангелины Павловны. Инстинктивно я чувствовал, что сама балерина ни в чём не виновата…
Когда женщина обмякла, я кое-как расцепил её руки и помог подняться Алексу.
— Отлично, — вскричал тот. Теперь будет гораздо легче.
Я моргнул. Ни слов благодарности в мой адрес, ни слов сожаления по поводу травмированной подопечной и в помине не было.
Взяв за плечи, он вновь утянул её в ванну и откупорил седьмую бутылку с водой.
— Может, надо прочесть молитву, или ещё что? — спросил я, вытирая со лба липкий трудовой пот.
— Может, — согласился Алекс. — Но видишь ли, самые эффективные экзорцизмы сделаны на латыни, а госпожа Селёдкина, упокой Господь её душу, этого языка не знала. А просто так, без молитв, повлиять на призрака мог бы, разве что, отец Прохор, или другой какой святой его уровня… Так что будем действовать предметно. Лей.
И он передал в мои руки предпоследнюю бутылку.
— Чёрная ванна, — сказал я.
— Ну и что?
— Вы говорили, нужно зеркало. Если налить немного воды и дать ей успокоиться, можно будет увидеть отражение.
— Гений! — Алекс притянул меня за шею и смачно расцеловал в обе щеки. — И что б я без тебя делал?.. — Лей святую воду, — приказал он. — Так будет надёжнее.
Ангелину мы из ванны извлекли, а затем, подождав, пока вода на дне успокоится, наклонили над круглой гладкой поверхностью.
— Ну!.. — вскричал Алекс. — Госпожа Селёдкина, пожалуйте наружу.
Рот балерины раскрылся невероятно широко, и из него — я вовсе не шучу — полезла серая рыхлая масса, всем похожая на жеваную газетную бумагу.
— Выбор, — простонало отражение на дне ванны.
— Выбор сделан, — твёрдо сказал Алекс, глядя на тошнотворную массу, и тут же тело Ангелины Молочковой обмякло.
Женщина бессильно навалилась на край ванны, голова её упала, волосы, во время борьбы распустившиеся, поплыли по чёрной воде…
Затем тело содрогнулось — простой, человеческой судорогой боли, и по ногам её потекла кровь.
— Звони мужу, — выдохнул Алекс, осторожно укладывая не пришедшую в себя балерину на пушистый белый ковёр. — Пусть поднимается, он ей сейчас нужен больше, чем мы. И набери неотложку. Скажи: у женщины случился выкидыш.
Было около трёх утра, когда мы вырулили с Рокоссовского на бульвар. Я сидел за рулём: шеф казался вымотанным до предела.
Пошарив в бардачке, он достал початую бутылку водки, сделал глоток, а потом закурил, приоткрыв форточку и выпуская дым в стылый предутренний туман.
— Тебе, пока за рулём, не предлагаю, — сказал он. — Но по приезде — обязательно накати. Для снятия стресса.
— Да я вроде как в норме, — я и сам удивился, но никаких «геопатогенных зон» в квартире на Рокоссовского я не почувствовал.
— Это только кажется, — усталым голосом отмёл мои возражения шеф и уставился в окно.
— Почему Молочкову вы назвали Селёдкиной? — спросил я. — И что это был за выбор?
— В этой квартире жила некая Варвара Селёдкина, — сказал Алекс. — Давно. Дому-то, почитай, сто пятьдесят лет… Построил его купец Первой гильдии Посляков, а госпожа Селёдкина, тогда ещё — девочка одиннадцати лет, служила у Посляковых нянькой при дитяте. Ребёнок был хилый, всё время плакал. Варя должна была укачивать колыбельку — день и ночь, день и ночь… У дитяти резались зубки, и орал он соответственно. Варя несколько дней уже не спала. Никаких мыслей не осталось в голове бедной девочки: только спать, спать, спать… Но для этого надобно, чтобы ребёнок замолчал. Нашли её под вечер — когда кормилица собралась взять младенца на руки… Девчонка спала беспробудным сном, на стуле у колыбельки, а ребёночек к тому времени уже остыл.
— Она его…
— Задушила, — кивнул Алекс, равнодушно глядя в окно. — Подушкой. Посляков в полицию не пошел. Собственноручно забил девчонку до смерти.
— Значит, это её призрак вселился в Молочкову?
— Девчонка была так замордована хозяевами, что и при жизни почти что сошла с ума. А уж после смерти… Почуяв в теле Ангелины биение маленькой жизни, она… Не знаю, впрочем, что подумал призрак маленькой девочки. Одно было ясно: мужиков она просто ненавидела.
— А что это был за выбор? — спросил я. — Вы сказали: выбор сделан.
— Выбор будет всегда, — откинувшись на сиденье, Алекс закрыл лицо руками и потянулся. — Как водится, между двух зол. И не всегда есть возможность выбрать меньшее…
— Вы выбрали смерть ребёнка, — сказал я. — Как плату призраку за то, чтобы он убрался.
— Не призраку, — поправил Алекс. — А тем, кто наблюдает. Им нужна плата. К тому же, от ребёнка там уже мало что осталось. Так что в этом случае выбирать было легко.
— Может, надо было спросить отца? Это ведь его дело, правда?