Тот самый
Шрифт:
Когда машина резко затормозила, я ткнулся лбом в промежуток между спинками передних сидений, но подняться уже не смог.
Потом меня куда-то тащили — я чувствовал руки на своей одежде. Потом было что-то твёрдое, хирургически холодное под спиной… Оно леденило лопатки и ягодицы.
Мысль, что я лежу где-то голый и беспомощный, вызвала вялое возмущение в мозгу, но быстро скрылась под слоем накатившей эйфории.
Потом Антигона рассказала, что в отключке я был около двух часов. За это время Амальтея — слава Богу, она уже была дома —
Собственно, от нестерпимого давления в мочевом пузыре я и очнулся.
Лежал я в какой-то незнакомой комнате, больше всего похожей на лазарет. Всё вокруг было белым, пахло антисептиком и хлоркой.
Это вызвало у меня неприятные ассоциации — представилось, что я до сих пор нахожусь в армейском госпитале, а весь прошедший год, включая «Петербургские тайны» — бред воспалённого воображения…
— Ну, как тут наш больной? — свет заслонили синие, как медный купорос, волосы, и от сердца отлегло.
— В сортир охота, — сказал я, с удивлением отмечая, что горло больше не болит. Немного саднило кожу чуть ниже правой ключицы, но туда меня, вроде бы, никто не кусал…
— Реакция есть — дети будут, — заключила Афина. — Погоди. Вызову Амальтею, она вставит тебе катетер.
— У-у-у, — нецензурно выразился я по поводу её предложения, и скинул ноги с кушетки.
Тело ощущалось, как резиновый шланг, через который текла вода. На удивление, холодная.
— Ладно, так уж и быть. Давай помогу, — Афина подставила плечо и я сумел подняться на слабые, как варёные макаронины, ноги.
С унижением писанья при девчонке пришлось смириться. Сначала у меня долго не получалось, но сжав зубы, я приказал себе расслабиться — как бы абсурдно это ни звучало — и процесс пошел.
Жидкость, из меня выходящая, почему-то светилась и была всех оттенков радуги.
К кровати я вернулся обновлённым человеком. Афина помогла умыться — плечо, наискосок, пересекала широкая белая повязка, на другом светился прямоугольник пластыря, примерно десять на десять. К нему я придираться не стал. Мало ли, зачем налепили…
Улегшись, я наконец сформулировал мысль, которая не давала покой с самого пробуждения.
— Алекс вернулся?
Афина молча качнула головой. В одну сторону. А потом — в другую.
— Что?.. Как?.. — я вновь отбросил одеяло, спустил ноги с кровати, попытался встать…
— Лежи уже, — Афина еле успела подхватить меня подмышки. — Расстрельная команда.
— Но шеф! Его надо искать…
— Вернётся он, — голос Афины не дрожал, был спокоен и собран.
Вот именно: собран.
Внимательно посмотрев на девчонку, я понял, что держится она из последних сил. Игривый тон — бравада. Густая подводка на глазах скрывает усталость и недавние слёзы.
— Котову звонили? — спросил я, впрочем ни на что не надеясь.
— Не отвечает.
— Отец Прохор? — надо отрабатывать версии, одну за другой.
— Вне зоны.
— Ёпрст.
— Это не твоя проблема, Шу. Тебе нужно поправляться.
Я горько усмехнулся. Стыдно было — жуть.
Когда это со мной началось? Пожалуй, ещё в школе. Мой лучший друг Женёк должен был драться с нашим школьным пугалом, Васькой Скибо. Все вышли на школьный двор. Женёк мандражировал, стараясь этого не показать. Я давал ценные, но совершенно непродуктивные советы. Скибо задерживался.
Подзуживаемый жаждой деятельности, я решил сбегать, посмотреть: где его носит? Школа у нас была небольшая, с одного входа до другого — по букве «Г» — две минуты лёгкой рысью.
Когда я вернулся, всё было кончено: Женёк фонтанировал разбитым носом, его временные, в отсутствии меня, секунданты — тоже. Всех потащили к директору, отлучили от занятий на две недели, с занесением в табель. Я остался ни при делах.
Потом — мама. Это я не люблю вспоминать больше всего. Я собирался на гастроли — так, ничего особенного, просто лёгкий тур по городам-спутникам во время каникул — она чувствовала всего лишь лёгкое недомогание. Когда через две недели я вернулся — её уже не было… Я так и не простил отцу того, что он не позвонил. Понимал, с первого дня понимал, что таким образом он пытался меня защитить. Но всё равно не простил.
В Сирии мне дали унизительную кличку Счастливчик. Потому что во время всех значительных заварух, в которых гибли наши, меня обязательно куда-то посылали. То проверить подозрительный объект — ночью, на вертолёте; а в это время террористы утюжили нашу базу… То наоборот: я задерживался в штабе, пытаясь расколоть «трудного клиента» — а наш конвой подрывался на мине…
Не скажу, чтобы прозвище было дано из зависти. На мой взгляд, был в нём какой-то уклонистский душок. Мы мол, отдуваемся, а ты хлюздишь…
В тот раз, когда меня ранили, я пошел наперекор приказу намеренно. И даже был рад, когда выяснилось, что не такой уж я счастливчик.
Неужели моя хромая судьба подложила «фигу» сейчас? Бросила мне этого тератоса, то бишь — вурдалака, и теперь я прикован к капельнице, пока Алекс ловит где-то в городе колдуна…
— Зови Амальтею, — приказал я. — Пусть вколет мне что-нибудь… Чтобы я мог стоять на ногах. И соображать.
Девчонка посмотрела скептически. На мгновение в её веснушках, во вздёрнутом носике и изгибе губ мне померещилась Антигона… Но нет. Синие волосы, строгий однобортный костюм — это была Афина.
Звать никого не пришлось: Амальтея возникла на пороге собственной персоной. Боевая раскраска в стиле панды и чёрные, как смоль, дреды. Даже медицинский халатик, кокетливо наброшенный на плечи, и тот был чёрным.
Через пятнадцать минут я сидел на кухне. Перевязка была новая, почти не стесняющая движений. Велюровый спортивный костюм сверкал стразами и логотипами «Гуччи». Это было единственное, что я смог натянуть…
Голова была лёгкой, словно её наполнили одуванчиковым пухом.