Тот век серебряный, те женщины стальные…
Шрифт:
— Приводи его на мой сеанс, — говорит Пьер. — Есть надежда..
Я улыбаюсь:
— Он тебя заговорит…
Волошин мог заговорить кого угодно. Но он умел и внимательно слушать. Он умел гадать по руке. Предсказывать. Что же до сексуальных трудностей, то Волошин в конце концов находил выход из положения. Все его терзания шли в стихи. А сам он служил женщинам, дружил с ними. Евгения Герцык вспоминает о множестве «девушек, женщин, которые дружили с Волошиным и в судьбы которых он с такой щедростью врывался, распутывая застарелые психологические узлы, напророчивал им жизненную удачу, лелеял самые малые ростки творчества…» Ведь и второй брак Волошина был продиктован поисками такого служения: если б не было Заболоцкой, он женился
Ну а что же мятущаяся Маргарита, Маргоря, Аморя?
В Париже Волошины, поженившись, обставили, по воспоминаниям Маргариты, «маленькую солнечную квартиру в Пасси — несколько кушеток покрыто коврами, множество полок служит вместилищем для библиотеки Макса. Лучшее украшение нашего жилища — копия в натуральную величину гигантской, высеченной из песчаника головы египетской царевны Таиах с ее вечной загадочной улыбкой».
А по возвращении в Россию Маргарита попала куда нужно. Не без помощи мужа. Вскоре после женитьбы Волошин близко сходится в Петербурге со «златокудрым магом» Вячеславом Ивановым и снимает квартиру рядом со знаменитой «Башней» Ивановых. На «Башне» сидят ночами и говорят об Эросе. Причем высокоумный и гостеприимный хозяин «Башни» не только великий теоретик, но, похоже, и практик эротики: как выражаются некоторые авторы, на «Башне» пахнет серой. Е. Герцык о молодоженах Волошиных и Иванове пишет более изысканно: «Оба сразу поддались его обаянию, оба вовлечены в заверть духа, оба — ранены этой встречей».
Конечно, «Башня» Ивановых была далеко не единственным (хотя и очень знаменитым) петербургским средоточием соблазнов. Люди солидные много писали о духе времени, о декадансе, упадке нравов и расцвете искусств. «Искали экстазов, — свидетельствует философ Н. Бердяев, — Эрос решительно преобладал над Логосом. Было что-то двоящееся: была экстатическая размягченность; в петербургском воздухе того времени были ядовитые испарения…»
Герои нашей истории, мастер Макс и Маргарита, попали именно на «Башню», так что предоставим слово завороженной и ее атмосферой, и самим хозяином, и даже оригинальной ее хозяйкой «египетской царевне» Маргарите Сабашниковой, которая довольно вдохновенно описала всю эту историю в своей книге «Зеленая змея».
Поселившись близ «Башни» («в одном доме — дух захватывает!..»), супруги решают не ехать в Мюнхен (ближе к самому Штейнеру), а остаться в Петербурге («Мы с Максом шли по жизни, держась за руки, как дети…»). Маргарита дает собственное толкование тому «интимно му», что затем последовало:
Все, что произошло, все мои переживания я нахожу симптоматичными для предреволюционной России, характерными для той «люциферической» культуры, что, по моему мнению, достигла в России наивысшего расцвета…
Конечно, как дитя предреволюционной эпохи Маргарита винит в своей лени и распущенности проклятый царский режим:
Косный самодержавный режим, бюрократизм закрывал пути к малейшим переменам для всех, кроме революционеров… Оторванные от практической деятельности, погруженные в свой внутренний, отделенный от реальной жизни мир, что неминуемо вело к переоценке собственной личности, российские интеллигенты пускались в разного рода чудачества, красочные и характерные. Такой была и я… Гипертрофированные душевные переживания дурно влияют на мое здоровье. Макс, добрый и самоотверженный, ничему не может меня научить…
Итак, в какие же «красочные чудачества» пустилась Маргарита и чему смог научить ее хозяин «Башни»?
В этой крайне подробно описанной Аморей истории выделим лишь отдельные, ключевые моменты.
Вот Аморя, которая восторгается стихами Вяч. Иванова, сообщает ему об этом:
Иванов так и впился в мое лицо широко раскрытыми маленькими глазами… Комната Вячеслава — узка, огненно красна, в нее вступаешь как в жерло раскаленной печи… Я чувствую себя зайчонком в львином логове.
В логове, впрочем, есть и львица, жена Иванова Лидия Зиновьева-Ганнибал, но и она небезопасна:
Оригинальность и сила переживаний Лидии удивительны, она ни в чем не уступает мужу. Необычаен ее интерес ко мне…
В общем, «зайчонок» готов ко греху, раз таким невыносимо тяжким оказался царский режим:
Томление, отчаяние — это было характерно для нашего времени. Люди мечтали о несбыточном. Люцифер завлекал их в сети Эроса. Жизнь была пронизана драматизмом. Особенно жизнь художников. Дружные супружеские пары встречались редко, их даже несколько презирали…
…Однажды вечером Вячеслав обратился ко мне: «Сегодня я спросил Макса, как он относится к растущей между мной и тобой близости, и он ответил, что это глубоко радует его». Я поняла, что Макс сказал правду, он любил и чтил Вячеслава. Но постепенно я заметила, что сам Вячеслав дурно относится к моей близости с Максом… Скоро я поняла, что Вячеслав любит меня. Я рассказала Лидии об этом и о своем решении уехать… Ответ Лидии: «Ты вошла в нашу жизнь, ты принадлежишь нам. Если ты уйдешь, останется — мертвое… Мы оба не можем без тебя». После мы говорили втроем. Они высказали странную идею: двое, слитые воедино, как они, в состоянии любить третьего. Подобная любовь есть начало новой человеческой общины, даже начало новой церкви, где Эрос воплощается в плоть и кровь. Естественный мой вопрос был о Максе.
— Нет, только не он.
Дневник Волошина доносит до нас отзвуки истерик и драм. Герои не могут решиться, когда и куда ехать, целуют друг другу руки и ноги, плачут врозь и вместе, скандалят и всуе поминают имя Божье. Любовь Амори то к одному, то к другому «доходит до апогея». Но в конце концов Вячеслав все-таки уговорил ее остаться. Аморя излагает мужу события минувшей ночи:
Он страшно изменился в лице. Он мне говорил, что он увидел, что я действительно его не люблю, если могла в тот момент, когда только стали слагаться наши отношения, вдруг решить ехать в какую-то санаторию. Ах, как он говорил, Макс. Он говорил про себя, что жизнь от него отворачивается. Скульптор, который изваял его, не может продолжать работы. Он гениально говорил. Он сравнивал себя с Лиром, который в гордости не захотел больше повелевать и остался покинутым. Макс, он Тантал.
Макс не выдержал танталова натиска и уехал с матерью в Коктебель. Ему осталась лишь царевна Таиах в кабинете коктебельского дома…
Что до Маргариты, то, заехав вскоре после смерти Лидии к Ивановым на дачу, она обнаружила, что старшая дочь от первого брака Лидии, восемнадцатилетняя белокурая красавица Вера, относится к ней недоброжелательно и ее «явно заменила… в прежнем “тройственном союзе”»…
Вдова Ромена Роллана Майя Кудашева (она и сама была влюблена в Вяч. Иванова) со злорадством мне рассказывала, что, когда умерла Зиновьева-Ганнибал, Маргарита помчалась к Иванову, но место уже было занято падчерицей Верой, на которой Иванов и женился. Маргарита, впрочем, и сама сообщает об этом разочаровании в своей книге: «…я не узнала Вячеслава. Он был в чьей-то чуждой власти. Я отошла».
Однажды, в конце 70-х, в старинной церкви за Тибром, в заречном римском Трастевере, я познакомился с симпатичным Димой, сыном Веры и Вячеслава. К этому времени не было уже на свете ни Макса, ни Амори, ни Веры, ни Вячеслава Иванова, который в 1924-м уехал в Италию, перешел в католичество и профессорствовал в Риме до своей смерти в 1949 году.
Когда я впервые попал в коктебельский дом Волошина, там по-прежнему (наряду со вдовой Волошина Марьей Степановной) царила египетская царевна Таиах. В лунные ночи свет падал на ее лик через высокие окна. В такие ночи обитатели Дома творчества, писатели и одинокие жены писателей («жопис»), уложив детишек, собирались иногда в волошинском кабинете на спиритические сеансы (в лучших традициях былого Коктебеля). Верховодил мой друг, писатель и психоневролог, великолепный гипнотизер Володя Леви, и, думаю, он немало потешался в душе над своей притихшей аудиторией. Былые тайны Коктебеля оживали в такие ночи в старом волошинском доме.