Тотти. Император Рима
Шрифт:
– Кто там?
– Джерри Скотти!
И вот тут-то уже требовалось бежать со всех ног.
В футбол мы играли во дворах, но и на улицах тоже, потому что тогда еще не было строго определенных часов работы, и в два магазины закрывались, опускали жалюзи, иногда до пяти часов, предоставляя нам лучшие ворота, о которых мы только могли мечтать. Жители этому не очень были рады: каждый сильно пущенный в эти «ворота» мяч производил жуткий грохот и последующие ругательства, но нас это не заботило. Играли по «немецкой системе», то есть короткий пас в одно касание – классический стиль игры на тротуаре, который подразумевает контроль над тем, чтобы мяч не вылетел на дорогу. В чемпионском сезоне-2000/01 мы забили «Перудже» в похожем стиле: уйма касаний в толчее перед воротами, не давая мячу опуститься на землю. Самые большие трудности у нас появлялись тогда, когда мяч залетал на закрытый школьный двор. Мы давили кнопку звонка сторожа – сварливого дядьки – в надежде, что выйдет его сын Джиджи, наш сверстник: пацан, который почти никогда не гулял, сторонился, но был хороший и в душе добрый, не то что те двое братьев-доносчиков. Он всегда брал на себя труд вернуть нам мяч – один, два, три
Не так-то просто точно определить то время, когда я ощутил, что у меня есть талант, потому что одаренным меня считали всегда, с того самого пляжа в Порто-Санто-Стефано. Я хочу сказать, что речь не идет о суперспособностях, которые вдруг появились у меня по какой-то воле судьбы, как это бывает в комиксах, а о способностях врожденных. Возможно, первое понимание этого пришло после «Утят» – это такая игра на меткость, которой учат с детства. Цепочка ребят расставляется наверху широкой лестницы – мы играли напротив школы – и двигается сначала по горизонтали и потом, спускаясь по ступенькам, по диагонали до конца. Расстояние – около десяти метров, бьющий ставит около себя несколько мячей, которыми он должен попасть по «утятам», прежде чем они завершат свой путь. Это упражнение легкое только на первый взгляд. Тебе нужно попасть в несколько движущихся целей, сохраняя спокойствие, потому что постепенно они приближаются к концу пути и времени начинает не хватать. К тому же мячи, расставленные около бьющего, разные: накачанный, спущенный, резиновый, волейбольный… Нужно бить по каждому с нужной силой, всегда разной. Короче говоря, когда я первый раз попробовал эту игру – мне было то ли пять, то ли шесть лет, – я попал по всем целям.
Я помню удивленное выражение лиц Анджело и других ребят.
– А еще раз? – произнес кто-то.
Я повторил упражнение, но на этот раз один из ударов смазал. И почувствовал поднимающееся внутри раздражение, потому что я был способен не промахиваться, и если все-таки мазал, то ощущал себя немного неполноценным. Я считал, что этот ошибочный удар, единственный из дюжины ударов, которые я сделал в двух упражнениях, мог в каком-то смысле оставить пятно на репутации. Но на лице Анджело, как всегда, сообщающем мне что-то, я видел выражение, которое означает, что его удивление ничуть не ослабло. Тогда во мне стало расти что-то среднее между радостью и недоверием. Результат казался мне слишком хорошим, чтобы быть правдой, но у меня было чувство, что я могу недурно играть, и это меня вдохновляло больше.
На протяжении моей карьеры я повторял себе много раз, что судьба меня поцеловала в лоб. Но, когда моя мама заводит с кем-то дружеские отношения, она непременно рассказывает о другом поцелуе, и должен сказать, что даже я с трудом поверил бы, если бы ее рассказ не был подкреплен фотографией. История эта произошла, когда я был еще в начальной школе. Нас всех пригласили к папе в Ватикан, в зал аудиенций Павла VI. Толкаясь и усердно работая локтями, мама смогла пробиться в первые ряды, к ограждению, чтобы находиться как можно ближе к Иоанну Павлу II, и, когда папа появился и начал свой путь вдоль ограждения, она взяла меня на руки. Я был одет в ярко-желтый комбинезончик, такой, что его можно было принять за форму сборной Ватикана, и я был очень блондинистый – образцовый ангелочек, в общем. Когда папа прошел рядом, поглаживая руками детей, которых протягивали ему матери, он слегка коснулся рукой моих волос, и я подумал, что это все. Он прошел еще метра два и вдруг неожиданно остановился. Замерла и мама, которая уже собиралась опустить меня на землю. Иоанн Павел II вернулся назад, нагнулся и поцеловал меня в лоб. Не знаю, каких усилий это стоило маме, но она смогла не лишиться чувств и не упасть на землю.
– Фьорелла! Папа указал на Франческо! Он вернулся, чтобы его поцеловать! – восклицала мамина подруга, и в толчее, образовавшейся вокруг нас, кто-то вытянул у нее из сумочки кошелек. Всеобщее внимание немедленно переключилось на пропажу, которая быстро нашлась. Возвращение Иоанна Павла II повергло маму в настоящий шок. Обсуждая этот случай сейчас, она полагает, что в тот день я стал кем-то вроде Избранного, как в Америке называют Леброна Джеймса. Моя карьера, по ее мнению, это подтверждает. Впечатляющая история, да к тому же она подкреплена фотографией, сделанной в тот миг, но у Бога полно дел и без того, чтобы заниматься раздачей футбольного таланта. Иоанн Павел II поцеловал меня в лоб потому, что я был блондинчиком, одетым в желтое. Вот и все.
ИОАНН ПАВЕЛ II ВЕРНУЛСЯ НАЗАД, НАГНУЛСЯ И ПОЦЕЛОВАЛ МЕНЯ В ЛОБ.
В «утятах» я быстро стал чемпионом. Никогда не промазывал, и для интереса мы распределялись так, чтобы самые слабые ребята были в моей команде. В итоге мне приходилось думать не только о том, чтобы самому попадать, но и о том, чтобы исправлять их ошибки. Но даже и в этом случае я выигрывал, поражая свои цели прежде, чем они доходили даже до половины пути и помогая затем другим. Успех достигался благодаря двум факторам. Первый – резкий удар: мяч приклеивается к подъему стопы лишь на долю секунды и тут же отправляется в стелющийся и быстрый полет, цель не успеет увернуться, даже если и хотела бы. Несколько лет назад я забил так с передачи Жервиньо «Интеру» на «Сан-Сиро»: мяч после резкого удара влетел точно в угол, это был один из моих самых красивых голов на последнем этапе карьеры – я открыл счет, и мы выиграли 3:0. Второй фактор – это умение быстро обрабатывать мячи, которые ты ждешь от партнеров, и обеспечивать передачами тех, кто находится на ударной позиции. Многие впустую тратят время, выходя к воротам, потому что ошибаются в приеме мяча, и он со свистом пролетает мимо. Со мной такого не происходило (спасибо моим техническим навыкам), и секунды, выигранные таким образом, становились в матчах решающими.
Побеждать – это прекрасно, но больше всего мне нравилось ощущение, что одноклубники верят в меня: они были убеждены, что если я с ними, то успех команде гарантирован. Ответственность никогда не означала для меня «стресс», так было еще со времен «утят», и мне случалось перед исполнением некоторых пенальти в важных матчах мысленно возвращаться в школьный двор. Но об этом я расскажу чуть позже. И клянусь, что даже во времена игры на Виа Ветулониа волнение давало о себе знать. Волнение и финансовый аспект: папа давал мне каждый день тысячу лир на полдник, но я их копил, потому что когда мы играли на мороженое, я побеждал всегда. Однажды мне показалось, что фортуна отвернулась от меня. Я неожиданно проиграл, ребята тут же этим воспользовались: никакой дешевой ерунды, только дорогущее мороженое «Твистер» со сливками и шоколадом.
Думаю, что первым, кто понял величину моего таланта, был именно мой папа, Энцо. Это уменьшительное от Лоренцо, но его называли Шерифом, потому что он любил все держать под контролем, и когда кому-то что-то было нужно, то отец доставал это за полчаса. Он всегда настаивал на том, чтобы я ходил на площадь Эпиро, к рынку, потому что там играли ребята постарше, и, таким образом, это было более тяжелое испытание для меня. Он провожал меня до площади и, зная мою застенчивость, спрашивал напрямую, возьмут ли меня в игру. Поначалу со стороны ребят была некоторая сдержанность, на меня смотрели как на малыша и боялись мне навредить, но взрослому отказать не могли. Так я закрепился в составе и вскоре, под взглядом отца – тяжелым, но довольным, – матчи стали прерываться, потому что я вносил в игру дисбаланс. «Надо изменить составы», – и первым делом это касалось меня. В те годы за мной закрепилось прозвище Гном, потому что я не хотел расти, и мама, после того как сводила меня к врачу и спросила у него с некоторым вызовом (не ее ли в этом вина?), какого дьявола я все еще такой маленький, начала давать мне маточное молочко. В то время оно было на слуху, что-то вроде зелья из омелы у друидов в «Астериксе», но на вкус – настоящая гадость. Левокарнитин, еще одно средство для роста, был получше, его достоинство было в том, что по вкусу он напоминал вишню. Когда я прочитал о недуге Месси, с которым он боролся с детства в Аргентине, я почувствовал себя солидарным с ним. Я «начал» в двенадцать лет, и Гном вскоре был спрятан в сундук забытых прозвищ.
Когда проводишь на улице много времени, неизбежно становишься сыном квартала, в том смысле, что все тебя знают, прощают твои шалости (скажем, «капитошки» – мы бросались ими в водителей автобусов, которые, не имея в салоне кондиционера, ездили летом с опущенными стеклами), все следят, чтобы ты не попал в неприятности, и с чувством тебя обсуждают. Например, обойщик, чей магазин располагался рядом с моим подъездом, синьор Корацца. Когда мы немного подросли, он стал прерывать матчи, чтобы предложить нам скромно оплачиваемую работенку: пятьсот лир за перенос кресла на первый этаж, тысячу – за подъем дивана на второй. И делал это так, что вовлекал всех, потому что мы, те еще работнички, вырывали заказы друг у друга – деньги стали приносить нам чувство независимости. Я тратил их в основном на игровые автоматы, и в баре синьора Лустри я был чемпионом: некто FRA (то есть я, Франческо) заполнял собой все таблицы рекордов, и когда кто-то отваживался вписать в них и себя – помню, что там частенько появлялся какой-то PAO (видимо, Паоло), – я должен был низложить его хотя бы ценой игры до самого вечера. Так тратил свои первые заработки я, другие гуляли с девчонками, кто-то покупал сигареты, в общем, это была манна небесная для всех. А поскольку я был одним из первых, у кого появился скутер, я часто собирал немного монет, чтобы съездить и купить лакрицу в ларьке напротив кинотеатра «Маэстозо». Или воды из источников в парке Эджерия, потому что вода из супермаркета отдавала пластиком.
Сегодняшним молодым игрокам очень не хватает улицы, и не нужно копать глубоко, чтобы понять, почему в предыдущих поколениях вспыхивали таланты, а сейчас кажется таким сложным делом найти хоть одного. Мы проводили на улице пять часов в день, а летом – десять, пасовали и били или играли матчи. Кажется, что это несерьезно (и, возможно, так и есть), но такие игры – отличный способ для развития техники, инстинкта и способностей для выживания на поле. Сейчас гонять мяч запрещено везде, кроме спортивных центров, где тебя немедленно загоняют в клубные рамки, а развлечение становится тренировкой. Иногда мне хочется просто наброситься с кулаками на тех тренеров, которые выдвигают к детским командам требования, но я понимаю, что сейчас система работает так везде, забота о «физике» – это главное, и было бы странно делать что-то по-другому. У моего сына есть преимущество, потому что у нас в саду постелен газон, и, когда Кристиан свободен от учебы, я призываю его приглашать друзей, чтобы делать то, что делали мы: полчаса перепасовок и ударов для разминки, а потом – матч. Футбол, в который ты влюбляешься, именно таков, остальное – необходимая работа, когда ты приблизишься к возрасту, позволяющему стать профессионалом, но не тогда, когда тебе десять лет. Если тебе десять лет, ты должен изворачиваться, побеждая с помощью техники (например, дриблинга) в противостоянии с кем-то, кто больше и злее тебя. Это просто: люди вроде меня, Дель Пьеро, Баджо, Манчини, в детстве проводили время, развиваясь в свободном футболе, терзая мячом ворота гаража, смываясь, когда разбивали мячом стекло ризницы, преследуемые священником, который, даже если потом встречал тебя, ничего тебе не делал. Виа Ветулониа была для меня именно такой: моим волшебным парком для игр. Ценным и защищающим. Мы жили там аж до моего 24-летия, сезона, предшествующего завоеванию скудетто, когда выходить без маскировки стало уже невозможно, потому что улицы квартала, прежде всего после красивых побед, заполнялись фанатами, которые желали меня видеть, трогать, обнимать. И в ранний период моей популярности Порта Метрониа сворачивалась ежиным клубком, чтобы обеспечить мне секретное передвижение, благодаря которому я мог исчезать, если в этом была необходимость. Я уже был капитаном «Ромы», но все же проводил свободное время в гараже, играя в «брисколу» с друзьями детства. Когда же мне нужно было уходить, а толпы девчонок при этом ждали меня около моего «Мерседеса», механик Каталани одалживал мне какую-нибудь развалюху, не привлекающую внимания. И действительно, никто никогда не удостаивал взглядом облупленный «Фиат-500» или помятый «Гольф», медленно ползущий из гаража.