Товарищ Богдан (сборник)
Шрифт:
Начальник даже не побрезговал и однажды сам вместе с Фомичом пытался подслушивать под дверью камеры. Однако ничего не услышал. Но в глазок ясно видел: шепчутся о чем-то заключенные, горячо друг другу доказывают — определенно к побегу готовятся.
«Сообщить в жандармское управление? — забеспокоился начальник тюрьмы. — А впрочем, что сообщать-то? Шепчутся? Так разве это улика? А больше никаких доказательств нету. Засмеют меня…»
Тогда начальник тюрьмы решил: нужно собрать еще какие-нибудь улики, чтобы точно
А как это сделать? Начальник долго думал и нашел единственный выход: посадить в камеру № 5 к ткачам «своего» человека. На тюремном языке это называлось «подсадить кукушку». Пусть «кукушка» послушает, о чем шепчутся заговорщики.
Сказано — сделано. Взяли из охранки щупленького, хилого парня, переодели его в холщовые штаны да рубаху с заплатой, подвели к камере, открыли дверь и говорят:
— Вот посидишь годков пять — отучишься прокламации раскидывать!
Толкнули парня под зад коленкой, так что он, влетев в камеру, растянулся на каменном полу, и захлопнули дверь.
Прошел день. Фомич в глазок подглядывает:
«Только бы не догадались бунтовщики, что к ним шпика подсунули. А то изобьют его ночью!»
Смотрит в глазок — в камере все спокойно. Правда, утром ткачи не шептались с Неизвестным, как обычно. Зато вечером опять собрались в кружок и стали о чем-то толковать.
На следующий день шпика вызвали — будто на допрос. Начальник тюрьмы нетерпеливо говорит:
— Ну! Докладывай! Да подробно.
Парень вытянул руки по швам, только открыл рот, но начальник перебил:
— Стоп!
Мигнул стражнику, тот куда-то выскочил и вскоре вернулся с тарелочкой. На ней — две стопки с водкой и два огурца.
— Бери… — кивнул начальник шпику.
Тот обтер губы рукавом и потянулся к водке.
— Стоп! — вдруг говорит начальник. — Не скумекал я. Тебе пить нельзя. Вернешься в камеру — водкой шибать будет.
Взял начальник стопку, опрокинул себе в рот, крякнул.
— Твое здоровье! — говорит шпику и вторую стопку выпил.
Потом аппетитно захрустел огурцом. Шпик облизнул губы и с горя тоже откусил кусок огурца.
— Ну, — говорит начальник, — докладывай.
Парень снова вытянул руки по швам и стал рапортовать:
— Так что, перво-наперво оченно я струхнул. Потому как пихнули меня в камеру, Неизвестный оглядел меня с ног до головы и эдак спокойненько говорит: «Похоже, шпика нам подсунули. От морды так и разит охранкой…» Ну, думаю, колотить будут. Городок-то у нас махонький, смутьяны друг друга знают. А у меня комплекция деликатная, к кулакам не расположенная… Ан нет, не били. Шпик так шпик, говорят, пусть послушает, ему полезно…
— Как «пусть послушает»? Чего ты мелешь?! — закричал начальник тюрьмы.
— Все в точности, ваше благородие, — развел руками парень. — В аккурат так оно и было. А потом сгрудились они в кружок, Неизвестный встал,
— Ты что, ошалел? — закричал начальник. — Где это слыхано, чтобы преступники стихами изъяснялись? Это в благородных трагедиях графы — и то не всегда — стихами шпарят.
— Вот и я сперва до крайности поразился, — сказал парень. — Послушал, значит, а потом и говорю Неизвестному: «Ну, до чего же складно у вас получается!.»
Тут арестанты все сразу засмеялись, а Неизвестный отвечает:
«Это не у меня, это у Некрасова складно получается! Слышал, говорит, когда-нибудь это имя: Николай Алексеевич Некрасов? Поэт великий!»
Я, по чести говоря, такого не слышал, но стихи у него и впрямь гладкие. Аж за сердце берут. Один куплетик мне даже запомнился: Неизвестный его раза три повторил:
Назови мне такую обитель, Я такого угла не видал, Где бы сеятель твой и хранитель, Где бы русский мужик не стонал!— Болван! — крикнул начальник тюрьмы. — Вертайся-ка в свою «обитель»! И слушай в оба! Главное — о побеге слушай! Понял?
И со злости даже стукнул тщедушного парня по зубам.
Увели шпика в камеру, а начальник подумал:
«Может, зря я ему зубы лечил? Может, он вовсе и не виноват? Наверно, Неизвестный догадался, что мы шпика подсунули, и нарочно о побеге — ни слова, а стал стихи декламировать. Измывается!»
«А впрочем, — думает начальник тюрьмы, — оно и лучше, что я парню по зубам съездил. Приведут в камеру, а у него из губы кровь сочится. Вполне натурально — будто всамделе с допроса вернулся…»
Пробыл шпик еще двое суток в камере. Целыми днями валялся на койке и даже стонал, будто его избили на допросе. А сам все слушает: не шепчутся ли арестанты о побеге?
В первое же утро собрал Бабушкин ткачей и говорит:
— Итак, продолжаем занятия. Только расписание уроков придется изменить. По техническим причинам, — а сам усмехается и на шпика прищуренным глазом показывает: — Сейчас займемся географией.
Парень слушает — что такое?
Ткачи уселись тихо, чинно, как дети в школе, а Неизвестный встал возле стены, как учитель у доски, и говорит:
— Прошлый раз мы беседовали о полезных ископаемых, о металлах. Среди них особенно ценятся благородные — такие, как золото, платина. Они не ржавеют и обладают еще многими ценными свойствами, поэтому и зовутся благородными.
Кстати — богатых, важных господ тоже называют «благородными». И даже обращаются к ним: «Ваше благородие».
А в чем их «благородство»? В том, что весь свой век бездельничают? Или в том, что заставляют работать на себя других людей?.