Товарищ пехота
Шрифт:
— В одну линию! Как рекомендует устав!
Полковник недовольно засопел:
— Устав вы знаете, верю! Только я вас не экзаменую, а даю шахматную задачу… Думайте и решайте!
Романцов молчал.
— Не знаете?
— Не знаю.
— Так и говори, что не знаешь! У врагов четыре траншеи. Они сидят в земле, в мощных дзотах. Что сделают им пули, что им атака? Каждый дзот надо штурмовать! Из траншей надо фашистов выковыривать, огнем выжигать! Следовательно…
— Штурмовая группа! — воскликнул Романцов.
— Правильно… Ну, думаю, хватит, —
Шостак!
Из-за ширмы вышел седой, приветливо улыбающийся капитан Шостак, обнял и поцеловал вскочившего Романцова.
— Прием, конечно, наивный, — насмешливо проворчал полковник, — но сержант, надеюсь, не обиделся…
— Здравствуй, Сережа!
— Товарищ капитан! Как я рад вас видеть! Вы получали мои письма?
Глава девятая
Удар в ночь
За каменным сараем горел низкий костер. Пламя пожирало яростно трещавшие поленья. Так трещать могли только поленья, облитые керосином.
На снегу у костра сидели командир седьмой роты младший лейтенант Романцов, командир взвода младший лейтенант Рябоконь и разведчики — сержант Михеев и рядовой Азбек Минбаев.
Январские сумерки синели среди сосен. Вскоре показался чистый бледный месяц.
На охапках сена, на сосновых лапах спали в обнимку с автоматами, поджав ноги в огромных разношенных валенках, упрятав головы в поднятые воротники полушубков, изможденные бойцы.
Самый черствый сердцем человек ласково улыбнется, взглянув на спящего ребенка. Однако куда трогательнее вид сраженного усталостью солдата, которого сон опрокинул на рыхлый снег.
Романцов степенно беседовал с Рябоконем и разведчиками о незначительных событиях полковой жизни.
Пять дней Романцов и его солдаты жили в непрерывном наступлении. То, что волновало и до слез радовало в первом бою: сотни окостенелых трупов фашистов, разбитые дзоты и железобетонные доты, сожженные танки, вдавленные в землю пушки, русские крестьяне, которые выходили из леса и, рыдая от счастья, обнимали фронтовиков, — все это становилось теперь для Романцова обыденным, будничным. Кроме того, вдруг наступила оттепель, по обочинам дорог журчали ручьи, обозы отстали, и солдаты ходили по лужам в валенках. От этого они страдали больше, чем от вражеского огня.
К ярко пылавшему костру подошел старшина роты Соболев, солидный, хозяйственный пожилой мужчина, с тяжелой иссиня-черной бородой.
— Может быть, поужинаете, товарищ младший лейтенант?
Опустив на снег мешок, Соболе» вынул бутылку немецкого шнапса, банки норвежской селедки, головку голландского сыра — трофеи вчерашнего боя.
Романцов налил шнапса в кружку, выпил и поморщился.
— Дрянь! — убежденно сказал он.
— Да, с русской водкой не сравнишь! — горячо откликнулся Рябоконь.
Романцов передал бутылку Михееву.
— У нас все лучше, — сказал он. — Это раньше
— Сущая правда, — сказал Михеев, отдавая Азбеку Минбаеву кружку и бутылку. — Сахар американский я не обожаю. Тощий сахар, без сладости. А немецкие сигареты… — Он презрительно повел носом.
— То ли дело «Беломор» фабрики Урицкого! — воскликнул Рябоконь.
С минуту все молчали.
Узкое плоское облако, освещенное месяцем, плыло над лесом и хутором.
Заскрипел снег — из-за сарая выбежал связной, крикнул торопливо:
— Командир седьмой роты, к комбату!
Уходя, Романцов оглянулся, увидел, что старшина налил связному чарочку и протянул добрый кусок сыра:
— За твоих деток, Соболев!
— Благодарствуйте, — радушно ответил старшина. — За исполнение обоюдных желаний!
Острый, как штык, золотистый огонек свечи заколебался при входе Романцова. Свеча была воткнута в горлышко бутылки. Жирно поблескивающие блики поползли по черным от копоти стенам бани.
Комбат, старший лейтенант Петров, спал, положив голову на карту. Было ясно, что он заснул внезапно, даже не успев понять, что засыпает. На его затылке торчал смешной хохолок. Еще вчера Петров был командиром седьмой роты. После гибели комбата он принял в бою батальон. Своего взводного Романцова он поставил на роту.
Романцов стоял у стола, не зная, что делать. Ему было неудобно будить комбата.
Петров проснулся неожиданно. Подняв на Романцова красные глаза, быстро сказал:
— Пришел? Садись! Разведчики донесли, что в этой деревне, — он показал на карте, — закрепились немцы. Сколько их? Не знаю! Еще не знаю, — поправился он. — Как будто много. Два танка у них — это точное донесение. Мою задачу на завтра знаешь?
— Знаю!
— Выйти к перекрестку шоссе и «железке». Твоя рота сегодня была в резерве.
Романцов хотел сказать, что его рота прошла за день тридцать два километра, но промолчал.
— Если немцы останутся в деревне, они ударят нам в тыл. Ведь ясно, видишь? Значит, утром ты должен быть в поселке. Все!
Склонившись над картой, Романцов почему-то с раздражением подумал: «Сомневаюсь, чтобы полковнику Уткову понравился такой приказ комбата о наступлении». Затем догадался, что Петров смертельно хочет спать.
— По шоссе я не пойду, — медленно сказал Романцов. — На шоссе у немцев сильные заслоны.
— Понятно, что заслоны, — согласился комбат, — если они засели в поселке.
— Значит, я пойду по лесу. Здесь, — Романцов провел красным карандашом черту по карте. — А здесь пушки не пройдут. У немцев два танка. Мне, комбат, нужны бронебойщики.
— Даю взвод!
— И минометчики мне тоже нужны.
— Ну-ну, — недовольно заворчал Петров, — с минометчиками каждый дурак возьмет деревню! — Он подумал и, с усилием разжимая потрескавшиеся от ветра губы, сказал: — Два миномета!