Товарищ пехота
Шрифт:
Романцов чертыхнулся, смял карту.
— Михеев и Минбаев наскочили на немецкий патруль, — прошептал Рябоконь.
— Где вы видели, младший лейтенант, чтобы в лесном патруле были два пулемета? — сурово спросил Романцов.
Рябоконь от досады покраснел. Он не понимал, что произошло в лесу, и это было ему неприятно.
— Объясните, товарищ командир роты, — простодушно попросил он.
— Это боевое охранение немцев! — уверенно сказал Романцов. — Фланговое охранение.
— Значит…
— Да. Они ждали нашего флангового удара.
— Я-то думал, ударим с фланга, из леса! — разочарованно протянул
— Я тоже так думал!
Машинально вынув портсигар, он перехватил жадный взгляд Рябоконя, вспомнил, что курить нельзя, и швырнул сигарету в снег.
— Подождем разведчиков!
— А если…
— Нет, не могли они погибнуть, — рассердился Романцов. — Михеев осторожный, рассудительный, а Минбаев отлично ползает по-пластунски!
На минуту он задумался:
— Ты прав! Надо послать еще разведчиков! Кого? Николая Груздева, Шмелева… Распорядись!
И быстрыми шагами он пошел по хрустевшему под его валенками снегу. Тонкий наст проваливался. Глядя на низкое небо, Романцов с тоской подумал, что долго еще не увидит Катю. А может быть, и никогда больше не увидит… Всякое может случиться…
Эта мысль почему-то сейчас не угнетала его. Упрямо встряхнув головой, он заставил себя не вспоминать о Кате.
Полночь! Немцы выставили в лесу, на фланге своих позиций, боевое охранение. Значит, они догадались, что русские попытаются взять поселок фланговым ударом из леса. Почему догадались? Первоначальный план боя, о котором так долго, так напряженно думал Романцов, сидя у костра, рухнул. А Романцов еще не знал, что же теперь ему надо делать, как атаковать противника.
— Озяб? — дружелюбно спросил он стоящего у сосны бойца.
Косоплечий солдат со свалявшейся пегой бородою почесал грудь под полушубком, ответил, заторопившись:
— Ноги ломит, товарищ командир!
— Сейчас согреемся!
Вдруг он едва не застонал от отчаяния. Зачем он тратит время на эти разговоры? «Самое страшное в бою — бездействие». Нельзя обманывать себя: фашисты выиграли бой, хотя Романцов не потерял ни одного бойца, если только Михеев и Минбаев…
«А я уже расхвастался журналисту, — подумал Романцов. — Глупый болтун!»
Когда из леса вышли Михеев и Минбаев, Романцов облегченно вздохнул. На разведчиков было страшно смотреть: тяжело дыша, с потными лицами, полузакрыв глаза, словно были не в силах поднять веки, они стояли перед Романцовым…
Михеев жадно глотал снег.
Руки Минбаева висели вдоль туловища, как засохшие, надломленные ветки.
— Вы были в самой деревне, — сказал Романцов негромко, но отчетливо. — Проползли в самую деревню. Огневые точки немцев нацелены на лес. И в лесу боевое охранение. На обратном пути вы на него наткнулись, и вас обстреляли из двух станковых пулеметов. Правильно?
— Так точно, товарищ младший лейтенант, — растерянно сказал Михеев.
Он был изумлен, что Романцов не спрашивал его, а сам рассказывал, словно ходил с ними в разведку.
— А где танки?
— Спрятаны за домами, товарищ командир. Пушки на лес нацелены… Два танка!
— Благодарю за службу! Отдыхайте!
Романцов говорил почти весело. Рябоконь опять ничего не понял. Казалось бы, веселиться не с чего. Плотно сплетя пальцы рук, Романцов думал: «Немцы ждали моего флангового удара. Почему? Вероятно, потому, что мы воевали однообразно,
Романцов попытался вообразить лицо немецкого майора.
«Пока вы, господин майор, меня перехитрили! — злобно подумал он. — Но только пока! Вы разгадали нашу тактику, черт побери! Вы приказали своим офицерам охранять прежде всего фланги! Посмотрим, чья возьмет!»
Он позвал Рябоконя:
— Младший лейтенант, даю вам десять автоматчиков, два ручных пулемета, всех минометчиков. Подкрадитесь к боевому охранению противника, обстреляйте, швырните несколько мин. И в лес! Так наскакивайте на фашистов каждые десять-пятнадцать минут. Как драчливые петухи! Короткий мощный огневой удар — и в лес! А мы уходим назад…
— Отступаем?! — воскликнул Рябоконь.
У Романцова потемнело в глазах от гнева.
— Маневрируем! — резко сказал он. Ему сразу же стало стыдно: Рябоконь-то ни в чем не виноват. — Да! Отступаем! Честнее признать поражение, чем идти на вражеские пулеметы, расплачиваясь жизнью бойцов за собственную глупость. Да, отступаю! Через час атакую немцев с фронта, вдоль шоссе…
— На шоссе сильные заслоны, — сказал Рябоконь.
— Разведаем! Двух станковых пулеметов все же там нет. Амбразуры немецких дзотов в поселке направлены на лес. Ведь я это знаю точно. Когда я дам сигнал: одна красная ракета — обстреливай поселок. Две ракеты — атака! Выполняй приказ. Все!
Он пожалел, что нельзя было объяснить бойцам, почему он уводит роту от поселка, обратно в лес. Но уже было поздно. Легкий хмель кружил ему голову, словно он выпил стакан веселого виноградного вина.
Это было предчувствие боевой удачи, которое довелось изведать не каждому фронтовику.
Остановив роту, он подошел к Михееву и Минбаеву.
— Ребята, вы устали, я знаю… Нужно последнее усилие! Кроме вас, мне послать некого. Вы мои лучшие солдаты! — нежно, гордо произнес он. — На шоссе у немцев заслоны. Самые сильные заслоны, передовые, далеко от поселка. Но, вероятно, у этого моста, — он показал по карте, — последний, самый малочисленный пикет. Два-три солдата! Если на шоссе всю ночь спокойно, враги не усилили пикет. А как же иначе? Уничтожить! Без выстрела! Ножами! — твердо сказал он. — За вами рота выйдет на шоссе, и мы пойдем в атаку с фронта, оттуда, откуда немцы нас не ждут!
— За деревней есть лощина…
— Знаю! Ее охраняют немецкие автоматчики. Едва мы войдем в лощину, они нас перестреляют. Я верю в вас, друзья мои! Идите! Мы ударим с фронта!
В 3 часа 18 минут Романцов уже выиграл бой, хотя еще не прогремело ни одного выстрела. Вражеские часовые у моста были сняты.
Рота стояла на шоссе. Романцов приказал Михееву с отделением автоматчиков бесшумно пробраться вдоль шоссе через открытое поле в поселок, захватить каменный дом и по сигналу красной ракеты открыть шквальный огонь.