Товарищ пехота
Шрифт:
— Ты зачем свистел?
Мальчик протяжно шмыгнул носом и, с размаху ударив кулачком по тяжелой руке Константина Ивановича, рванулся. Его худенькое тело напряглось так, что губы побелели.
— В деревне немцы?
Полными слез глазами мальчуган взглянул на Константина Ивановича и попросил:
— Пусти…
Константин Иванович не отпустил его.
Мальчик быстро присел, впился зубами в руку Константина Ивановича между варежкой и полушубком.
От неожиданной боли Константин Иванович вздрогнул всем телом. Это не помешало ему заметить, что из большого
Константин Иванович добродушно рассмеялся.
— Коля, иди сюда, я отыскал школу, — сказал он подошедшему связному Николаю Лиденцову и отпустил плачущего мальчика.
— У нас нет школы! — звонко крикнул мальчик.
— Правильно говоришь! — похвалил его Константин Иванович. — Я прощаю тебе слезы. Как тебя зовут?
— Сережа.
— Я партизан, не бойся, Сережа, веди меня в школу…
— Ну, много вас ходит! — грубо сказал Сережа. — В Озерки вот тоже пришли на лыжах, говорят: «Мы партизаны», а повесили Митюху Васильева… У нас нет школы! — с отчаянием закричал он.
— Я доволен тобою, Сережа, — сказал серьезным тоном Константин Иванович, положил на плечо лыжи и крупными шагами пошел к дому.
На крыльцо вышла невысокая полная женщина в синем платье. Ее седые волосы были тщательно расчесаны, на плечи была накинута пуховая шаль. Тревожным взглядом она встретила Константина Ивановича.
— Если не ошибаюсь, вы учительница Пахомова, — сказал, снимая шапку и низко кланяясь, Константин Иванович.
— Я бывшая учительница, — холодно сказала женщина. — Разве вы не знаете, что фашистские власти закрыли школу? Я занимаюсь сельским хозяйством…
— Я командир партизанского отряда. Ваш ученик Сережа…
Старушка вздрогнула и с негодованием посмотрела на мальчика.
— Нет, нет, ничего не сказал. Молодец! Он прокусил мне руку, — показал Константин Иванович кровавый след мелких зубов. — Надежный часовой, даже не заплакал… Ты слышишь меня, Сережа?
Стоящий за его спиной мальчик смущенно ответил:
— Слышу!
— Здесь нет никакой школы, — твердо повторила женщина, настороженно глядя на автомат немецкой марки, висевший на груди Константина Ивановича.
— Мы не берем у Красной Армии оружия. Это было бы по ряду причин неблагоразумным, — успокоил ее Константин Иванович. — И поэтому обходимся трофейными автоматами. Пусть не беспокоит вас это обстоятельство, уважаемая…
— Елена Владимировна.
— …уважаемая Елена Владимировна!
Он неотрывно глядел на темное, морщинистое лицо Елены Владимировны, на усталые глаза ее и чувствовал, что она начинает ему верить.
— У вас был ученик Семен Никодимов?
— Да, он хорошо занимался по географии, — живо откликнулась Елена Владимировна, но сразу осеклась и угрюмо добавила: — Зачем теперь вспоминать о нем?
Константин Иванович сделал вид, что не заметил этого.
— Семен Никодимов погиб при нападении моего отряда на вражескую комендатуру, — сказал он.
— Идемте в
Смахнув веником снег с валенок, Константин Иванович вошел по застланному половиками, светло блестевшему полу в горенку, неуклюже, в полушубке и ватных штанах, присел на стул.
— Я не хочу, чтобы вы долго оставались в нашей деревне, это опасно, — с волнением говорила Елена Владимировна. — Коротко: я не могу жить без школы, и, пока жива, наша школа будет действовать! Плохо лишь, что у нас всего один учебник истории… Фашисты все книги и учебники сожгли. Вот по этому учебнику мы и проходим русский, арифметику, ну, разумеется, историю и прочие предметы. Это и понятно: мы все живем историей России, не так ли? Учебник я разделила на отдельные страницы. У каждого ученика одна страничка. Он ее прячет в укромном месте.
— Это правильно, — одобрил Константин Иванович и неожиданно для себя закашлялся.
У него была сильная воля, но сейчас он мог заплакать.
— У меня хранится еще одно педагогическое пособие, — так же ровно, мерно говорила Елена Владимировна, стоя у окна. — Сейчас покажу…
Она легко вышла, тотчас вернулась и показала Константину Ивановичу крохотный, вырезанный из газеты портрет Ленина.
— Не подумайте, что этого мало для плодотворной деятельности школы. Учебник истории и портрет — дети на этом великолепно, я бы сказала творчески, понимают смысл всех событий…
— А главное-то — ваша душа, Елена Владимировна, — сказал Константин Иванович и зачем-то провел рукой по лицу.
— Ах, не будем говорить об этом! — вздохнула старушка, зябко кутаясь в платок. — Я здесь преподаю тридцать два года. Иногда тяжело: враги кругом… Но у меня — дети!
Лампадка кротко мерцала перед иконой, синий отсвет от сугробов в палисаднике наполнял комнату.
— Вы, вероятно, сами так много пережили…
— Мне двадцать три года, — сказал Константин Иванович, — я зоотехник…
— Вас старит борода, — смутилась Елена Владимировна.
Константин Иванович подошел к ней.
— Разрешите мне побеседовать с детьми, — попросил он. — Мои часовые на шоссе и в лесу.
— Я буду очень рада! — И Елена Владимировна негромко позвала: — Сережа!
Скрипнула дверь, выглянула вихрастая голова мальчика.
…На полу, на стульях, на сундуке перед Константином Ивановичем сидели школьники. Вот невдалеке девочка такой строгой, такой чистой красоты, что, пожалуй, только словами древней песни можно поведать о ней. А этот совсем еще пухлый, толстогубый малыш — воробей. Рябая Соня с печальными, полными невыплаканного горя глазами. Узнал Константин Иванович, что ее отца повесили фашисты, а старший брат погиб на фронте. У дверей, как часовой, стоял настороженный Сережа. Мальчишки — Петька-черкес, с багровой царапиной через тугую, как яблоко, скулу, и сутулый, болезненного вида Ванька Коноплев — жадно, страстно разглядывали автомат Константина Ивановича.