Товарищи по оружию
Шрифт:
Зрелище бомбежки разбередило в Артемьеве желание поскорее вернуться в строй, и утром, во время обхода, он заговорил об этом с Апухтиным. Но Апухтин резко ответил, что в госпитале единоначальник он и что капитан Артемьев выпишется из госпиталя тогда, когда это сочтет нужным военврач Апухтин, а не наоборот.
В госпитале поговаривали, что Апухтин вообще не любит просьб о преждевременной выписке, считая их рисовкой, и Артемьеву осталось только смолчать и ждать другого, более удачного случая.
Прошло еще три или четыре дня. Однажды после обеда
Невдалеке остановилась пыльная «эмка». Из нее вышел военный и направился к столовой. Мельком посмотрев в его сторону, Артемьев снова устремил взгляд в степь, словно она могла ему ответить, что же все-таки предпринять до ужина.
Было так жарко и солнце так сильно жгло землю, что казалось, сразу же за черной тенью, падавшей от навеса, начинается совсем другой, желтый, огнедышащий мир, где если пролить воду, она закипит, как на раскаленной плите. Степь за тот месяц, что Артемьев провел в госпитале, из буро-зеленой стала буро-желтой; в сумерках она казалась совсем бурой, а в полдень – совсем желтой.
На горизонте, за безбрежной желтизной степи, виднелось длинное озеро с синеватым лесом. Это был дрожавший в раскаленном воздухе мираж, уже начинавший потихоньку размываться с краев.
– Любуетесь миражами? – послышался голос за спиной Артемьева.
– Нет, – оборачиваясь, усмехнулся Артемьев, – просто думаю: а вдруг, поскольку я ее каждый день вижу, эта вода и в самом деле существует?
Неожиданный собеседник Артемьева перекинул ногу через лавку и уселся на ней верхом. Это был тог самый «внешторговец», с которым они вместе летели в Тамцак-Булак.
– Лопатин, – протягивая Артемьеву руку, сказал «внешторговец».
Военная форма нисколько не изменила его. У него был такой неискоренимо штатский вид, что все-таки легче было вообразить его себе военным раньше, когда он был в штатском, чем теперь, когда на нем были фуражка, портупея, сапоги и наган.
– Что, ранены были? Давно? – спросил Лопатин.
– Получил две пули на следующий же день после того, как с вами летел, – сказал Артемьев. – А вы что сюда приехали.
– В данный момент приехал пообедать, но, к сожалению, обед уже съеден, а ужин еще не готов. А в общем-то я пишу.
– Что пишете? – спросил Артемьев, с опозданием соображая, что вопрос глупый, что его собеседник – журналист, работает в армейской редакции и именно оттуда сейчас и приехал на редакционной машине.
– В настоящее время – все, что предложит редактор, – ответил Лопатин.
– Возможно, это я ваши произведения читал, – сказал Артемьев, подумав, что его собеседник, как видно, тот самый Лопатин, две небольшие книжечки которого – одну о басмачах, а другую об Афганистане – он читал еще в военном училище.
Но Лопатин не испытывал никакого желания говорить о своих произведениях.
– Смотрите-ка,
По степи, от редакции к госпиталю, как стрела, мчался мотоцикл. Не доезжая ста метров до госпиталя, седок круто развернул машину и свалился с мотоцикла. Вскочив с земли и быстро оглянувшись – не заметил ли кто-нибудь его падения? – мотоциклист (это был действительно редактор, которого Артемьев видел несколько раз в столовой) поднял машину, сел, дал газ и стрелой понесся обратно в редакцию.
– Учится, – сказал Лопатин. – А я уже подумал – за мной. Ни себе покоя, ни людям! Развлечение для себя выбрал, и то – мотоцикл!
– Ваши редакционные тут столуются уже неделю, – сказал Артемьев, – а вас не было видно.
– А я всю неделю был у монголов, в шестой кавдивизии.
– Как там, тихо?
– Слышал, что у японцев на подходе две дивизии, но мне, как невоенному человеку, показалось, что все тихо, – ответил Лопатин.
– Скажите-ка мне, невоенный человек, как, по-вашему, будет война? – спросил Артемьев.
– А те две пули, что в вас влепили японцы, – это что вам, не война? Поистине у нас такие миролюбивые военные, что просто страшно! – Лопатин рассмеялся.
– Не такие уж миролюбивые, – сказал Артемьев. – Я, например, с радостью бы вложил свою скромную долю в то, чтобы расчихвостить эти две японские дивизии, о которых вы сказали.
– Так ведь это разные вещи, – возразил Лопатин. – Всем нам, конечно, хочется наломать японцам шею. Но вот ответьте мне: если вам вместо этого скажут: «Еще один выстрел – и будет война, большая война», – вы бы сделали этот выстрел?
– В определенных обстоятельствах сделал бы.
– В каких?
Артемьев пожал плечами.
– На этот вопрос мы уже дали ответ, когда сказали, что будем защищать монгольские границы, как свои собственные. Если, чтобы сдержать свое слово, нам придется пойти на большую войну, мне кажется, мы пойдем на нее. Разве не так?
– Боюсь, что так, – сказал Лопатин, надевая фуражку.
«А почему «боюсь»?» – хотел спросить Артемьев, но удержался и вместо этого спросил о «Знаке Почета», криво привинченном к карману Лопатинской гимнастерки:
– За что орден?
Оказалось, что орден за участие в одной из недавних полярных экспедиций.
– Говорят, что там, за Полярным кругом, тяжелые условия, а по-моему, здесь хуже – жара. – Лопатин кивнул на свою «эмку». – В движении еще ничего, а как постоишь полчаса – на крыше можно блины печь. Ну ладно, я поеду. Если редактор куда-нибудь не угонит, за ужином встретимся!
Прошло еще несколько дней. Лопатин так больше и не появился. Как-то утром, при обходе, Апухтин приказал Артемьеву снять рубашку, больно мял ему пальцами плечо и руку и, сменив гнев на милость, сказал, что теперь на днях выпишет его.