Товарищи по оружию
Шрифт:
Маленький Данилов плохо переносил жару, хотя и не жаловался. Он ехал похудевший, словно усохший, с обгоревшими до волдырей лицом и руками, ехал и ехал, вцепясь в поводья, и казалось, никакая сила не может отклонить его от той дуги, которую они, как маятник, описывали каждые сутки между границей и районом солончаковых озер.
По ночам над их головами на небольшой высоте проходили к Халхин-Голу ночные бомбардировщики. Иногда над районом солончаковых озер можно было заметать в небе далекие крохотные точки. Это дневные бомбардировщики, поднявшись
– Хорошо бы узнать, как сейчас на фронте. Взяли уже Ремизовскую? Как вы думаете? – Артемьев спрашивал у Данилова, но тот вместо ответа только неопределенно мычал, не разжимая запекшихся от жары губ.
Зато Шагдар охотно вступал в разговор и высказывал свои предположения. По его мнению, японцы, потеряв несколько десятков тысяч человек, не могли так просто успокоиться. Он говорил об этом скорей с надеждой, чем с тревогой, в душе явно желая, чтобы бои продолжались, – ему казалось, что японцы еще недостаточно наказаны.
Однажды совсем низко над степью, должно быть сбившись с курса, в сторону аэродромов прошел истребитель. Он шел так низко, что мгновение даже была видна голова летчика. Артемьев заметил на хвосте семерку – номер полынинской машины.
Все дни были так похожи друг на друга, словно отряд не скитался по степи, а по заведенному раз навсегда распорядку нес гарнизонную службу.
Ночной привал делали уже в темноте, наскоро ужинали и, выставив часовых, укладывались, не разбирая палаток, а только накрывшись от комаров полотнищами. Вставали тоже еще в темноте и в чуть забрезжившем рассвете, оседлав лошадей, делились на две группы и разъезжались в разные стороны.
Дневной привал делали в полдень. Разжигали костер, языки которого на солнце казались прозрачными. Вскипятив воду бросали в нее сушеное мясо и ели его, приправив собранным в степи диким чесноком. Потом выпивали по котелку заваренного по-монгольски зеленого чаю с солью, хорошо утолявшего жажду и ехали дальше.
К вечеру съезжались посередине описанной: за день дуги. Если утром, когда делились на группы, Артемьев оказывался с Шагдаром, а Данилов один, то вечером у костра сидели молча, потому что Артемьев и Шагдар успевали за день наговориться, а Данилов, казалось, чем больше молчал, тем ему больше это нравилось. Если же, наоборот, вместе ехали Шагдар и Данилов, то намолчавшийся за день монгол заводил разговор с Артемьевым, и они, несмотря на усталость, подолгу просиживали у погасавшего костра.
Так они сидели и в ночь на пятые сутки. В двух шагах от них лежал накрытый палаткой Данилов и время от времени напоминал о себе доносившимися из-под палатки короткими глухими шлепками. Комары не давали ему уснуть.
В степи было тихо и темно. Только в погасавшем костре светилось несколько угольков.
Шагдар пошевелил их ногой и сказал:
– Пора спать.
– Слушайте… – начал Артемьев.
Шагдар
Артемьев улыбнулся в темноте этому недоразумению и подумал, что Шагдар хотя и хорошо знает русский язык, но иногда слишком буквально понимает и употребляет слова.
– Когда вы начинали у нас в Союзе стажировку, вы совершенно не знали русского?
– Немножко знал. Я сам из этого аймака, но до армии был шофером в Улан-Баторе. Там у нас был русский главный механик. Сейчас, к сожалению, имею мало практики. Паша дивизия уже пятый год в этом районе.
– Да, район у вас такой, что не соскучишься.
– С тех пор как японцы пришли в Маньчжурию, – сказал Шагдар, – они двести тридцать раз переходили или перелетали нашу границу.
– Примерно раз в две недели, – подсчитал Артемьев.
– В тридцать шестом, – продолжал Шагдар, – как раз в этом районе они перешли границу кавалерийским полком, вырезали аратов и угнали скот. По скот шел медленно, задерживал их, и авиация догнала и расстреляла их на обратном пути в открытой степи. Они не боялись этого. Они считали, что у монголов не может быть авиации.
Шагдар встал и сердито затоптал сапогом последние тлевшие угольки.
– Будем спать?
На рассвете следующего дня, едва отряд успел разъехался в разные стороны – Данилов влево, а Артемьев с Шагдаром вправо, – случилось то, что начинало казаться несбыточным.
Артемьев, приложив к глазам бинокль, точно так же, как сотни раз до этого, посмотрел вдаль, в сторону границы. В стеклах бинокля очень далеко, на самом горизонте, чернело несколько точек.
Солнце еще только пробивалось сквозь затянутую пеленой даль. Артемьев привстал на стременах и снова вгляделся в маленькие точки на горизонте, боясь, что это обман зрения. Но точки на горизонте не исчезали.
Артемьев тихо, словно их могли услышать, окликнул Шагдара.
Шагдар подъехал к нему, тоже привстал на стременах и приложил к глазам бинокль.
– Шесть человек и маленький табун.
– Что вы думаете?
– Японцы. Пять утра. До границы двадцать километров. Переходили в самое темное время. Едут цепью. Так монгольская семья не едет. Табун посередине, Плохая маскировка. Надо сообщить Данилову, чтобы он объезжал их слева.
Артемьев кивнул.
Шагдар подозвал к себе одного из цириков, тот поскакал к Данилову.
– Что будем делать? – спросил Артемьев. – Они нас, наверно, тоже заметили.
– Нет, там солнце, – Шагдар показал в сторону горизонта, – светло, мы их видим. А здесь еще темно, мгла. Минут десять еще нас видеть не будут.