Товарищи в борьбе
Шрифт:
– Против мороза, пане генерале. Выпейте, сразу согреетесь!..
Вскоре меня навестил пан Маевский. Принес ящик цветных карандашей.
– Позвольте поздравить с победой, генерал, - сказал он. - Поражение немцев - это большая радость для всех поляков.
Подарок оказался кстати: офицерам штаба карандаши были нужны позарез.
Позднее, когда фабрику национализировали, пан Маевский остался ее директором. Карандаши из Прушкува и сейчас славятся в народной Польше.
Раньше меня в Прушкув, еще
Вокруг грузовика, служившего трибуной, собралась огромная толпа, в которой преобладали рабочие. Они уже знали о существовании польской армии, о народном правительстве и о помощи нам со стороны Советского Союза. Во всяком случае, никто не удивлялся тому, что Войско Польское оснащено современной техникой, что гитлеровцы не выдерживают натиска советских войск и что польский рабочий класс берет власть в свои руки.
Ярошевич говорил недолго, но, как всегда, ярко и взволнованно. Его слушали в абсолютной тишине. Он подчеркнул, что сородичи, живущие к западу от Вислы, испытывают крайнюю нужду и мучения. И вызволить их из фашистской неволи - первейшая забота Временного правительства, Войска Польского и всего населения освобожденных районов страны.
– Решающая роль в освобождении Польши, - продолжал Ярошевич, принадлежит Красной Армии. Польско-советская дружба - фундамент независимости и безопасности польского народа, неприкосновенности его государственных границ.
Далее он рассказал о программе польского демократического лагеря, достижениях народной власти, о восстановлении органов администрации, аппарата просвещения, о земельной реформе. Участники митинга горячо аплодировали.
В заключение Ярошевич призвал трудящихся к дисциплине и бдительности, к единству и сплоченности вокруг Крайовой Рады Народовой и Временного правительства Польской Народной Республики.
Митинг закончился несколько неожиданно. Едва Петр Ярошевич сошел с грузовика, как рабочие подхватили его на руки и начали качать, выкрикивая каждый раз: "Нех жие!"
На рассвете мы тронулись дальше. Местечко Блоне лежит по дороге на Сохачев. Подъезжая к нему, я увидел следы недавнего горячего боя. Немцы превратили Блоне в опорный пункт, использовав старинные каменные дома со стенами метровой толщины. Но советские войска взяли его штурмом. Несколько подбитых и обгорелых тридцатьчетверок, застывших у въезда в местечко, говорили о наших потерях. Но у гитлеровцев они были большими: "тигры" и противотанковые пушки, превращенные в груды металлического лома, свидетельствовали о меткости огня советских артиллеристов.
– Вот получили фрицы по самую завязку, - сказал один из солдат, показывая рукой на груды трупов в серо-зеленых
– Люблю гитлеровцев мертвыми, сразу на душе веселее, - мрачно сострил молодой поручник, растирая застывшие щеки перчаткой.
– Говорят, здесь сражались танкисты генерала Богданова, - произнес капрал, шагавший рядом с моей машиной с противотанковым ружьем на плече. Молодцы! Вышибли дух из фашистов!
Блоне словно вымерло. Готовясь к обороне, фашисты выгнали из домов всех жителей и разграбили их жилища.
На брусчатке мостовой впереди появилась большая колонна пленных. Как трудно было узнать в них некогда столь самоуверенных и чванливых гитлеровских солдат, представителей "высшей" расы. Вид у всех жалкий, лица обросшие, грязные, головы укутаны какими-то тряпками, на ногах поверх сапог - самодельные лапти. Опять они шли на восток, но теперь уже под конвоем наших солдат! А навстречу им, на запад, двигались советские и польские части. Солдаты одеты в добротные теплые шинели, под касками шерстяные подшлемники, на ногах - крепкие ботинки, в руках - безотказное советское оружие. Все жизнерадостные, подтянутые. Такими были контрасты тысяча девятьсот сорок пятого года!
В Блоне я опять заехал на обогревательный пункт: у меня уже зуб на зуб не попадал. Там, возле печи, стояла группа пленных гитлеровцев. Наши солдаты молча присматривались к ним. Неожиданно между солдатами начался спор. Он становился все громче. Сначала я не мог понять, в чем дело. Оказалось, что один из наших солдат угостил пленного немца хлебом с салом. Некоторые его товарищи возмутились. Одни корили его, говоря, что гитлеровские изверги не заслуживают гуманного обращения, другие же брали его под защиту.
– Гитлеровцы повесили моего отца, а он, пся крев, дает им хлеб! горячился молодой долговязый солдат.
– Они разрушили Варшаву, а этот уже простил им все! - вторил ему белокурый крепыш со шрамом на щеке.
– А может, как раз этот ничего преступного и не совершил, - защищался виновник раздора.
– Тогда зачем его принесло в Польшу? На прогулку? Любоваться памятниками старины? - не унимались солдаты. - Так где же они, эти памятники, ныне? Все разрушено, сожжено, опоганено, вся земля польская как кладбище, и все они, изверги, наделали!
– А сколько зла они принесли советскому народу?! До самой Волги - одни пожарища оставили! - крикнул опять молодой долговязый солдат.
– Война есть война, - вмешался в спор пожилой поручник. - Фашисты еще не поставлены на колени, и с каждым из тех, кто еще держит в руках оружие, надо поступать как с врагом. Но у пленных волос с головы не должен упасть, хотя угощать их хлебом с салом, в то время как многие поляки голодают, не следует; это было бы неуважением к памяти павших в этой войне.