Товарищи
Шрифт:
— А что, может, сразу пошел, как тебя позвали? — загорячился Сергей. — Нет, ты говори: сразу пошел?
— Не сразу.
— А почему не шел? Почему?
— Потому что не хотел. Я сам себе хозяин. И нечего тащить меня. Надо будет — и без вас дорогу найду.
Мазай постучал ладонью по крышке стола:
— Ты погоди, Баклан, высказываться, не торопись. Ваше слово впереди. Когда скажу, тогда и говорить будешь.
— А что говорить-то? Ничего я говорить не буду. Не ваше это дело. Вот если вызовет директор — расскажу…
—
— Правильно, — поддержал Коля.
— Слушай, Васька, пускай он скажет, почему не пришел ни в класс, ни в цех. Одним словом, пускай объяснит все, как было.
— Брось, Сережка, выдумывать! Не надо, и так знаем, — возразил Коля.
— Говори, Бакланов! — потребовал Мазай. — Только короче, не рассусоливай.
— Не пришел — и все. Захворал, — ответил Бакланов.
Сергей широко развел руками и возмущенно выпалил:
— Попятно! Обедать — ничего, в кино — тоже здоров, а в цех — болезнь мешает. Другие должны за тебя отдуваться?
— Боится, как бы не надорваться. Правда, Васька?
Вдруг Бакланов тихо, но отчетливо сказал:
— И завтра не пойду. Совсем не буду ходить. Ни в цех, ни на занятия. Пускай судят — я все расскажу, из-за чего. Только совсем не потому, что симулянт. Пускай все знают… А я ничего не боюсь! Вот…
— Вон как ты заговорил, молодчик! — прервал его Сергей. — Значит, не симулянт?!
А Коля поднялся со стула и негодующе предложил:
— Васька, всыплем ему, а?
Только на одного Мазая, казалось, слова Бакланова не произвели никакого впечатления.
— Посиди ты, не прыгай, — остановил он Колю. — На все свое время. Я так, друзья, думаю: сегодня, для начала, помягче приговор, а не подействует — покрепче завернем. Вот тогда, Коля, может, и всыпать придется, да так, чтоб он сам себя в зеркале не узнал. Как вы думаете?.. Согласны? Какое назначим наказание, если, в случае чего, симулянт снова будет…
— Придумал! — воскликнул Коля, подняв руку. — Давайте так: не вышел па работу — без обеда оставить. Лодырей нужно сажать на голодный паек. Голодным долго не просидишь, а про Баклана и говорить нечего.
— Правильное предложение, — согласился Сергей, — он из-за еды удавится.
— Слыхал, Баклан, что массы говорят? — спросил Мазай. — А еще вот что — это уж от меня добавка: будешь палубу надраивать в этой комнате. Каждый день, пока в цеху больше ста процентов не дашь.
— Васька, постой-ка, — торопливо заговорил Коля. — Как же так у нас получается? За сегодняшний случай мы, выходит, никакого наказания Бакланову не вынесли? Нельзя так. Я вот что предлагаю: пускай он сейчас играет на языке и чечетку выбивает. Часа два подряд, и то еще мало лодырю.
— Принято, — согласился Мазай. — Ты, Сережка, как думаешь? Стоит Баклану заняться физзарядкой?
— Я как думаю? Физкультура ему на пользу. Вот как… Ну-ка, дадим место товарищу.
Мгновенно стол и стулья были отодвинуты в сторону, и Бакланов очутился на свободном месте.
— Ну, Баклан, — крикнул Сергей, — давай вычечечивай чечетку, вычечечивай четчей!
Бакланов молча повернулся, медленно подошел к своей койке и лег. Все опешили. Первым опомнился Сережка; он подбежал к Егору, схватил его за руку и потянул с койки:
— Вставай, вставай!
Бакланов резко вырвал руку и крикнул:
— Не приставайте! Слышите? Не приставайте!
Мазая будто подбросило на месте. Он шагнул, чуть ссутулился и остановился посреди комнаты, заложив руки за спину.
— Что? Что ты сказал? — чуть слышно, почти шепотом спросил он. — «Не приставайте»?! Ах ты, акула черноморская! Товарищеского суда не признаешь?
Одним прыжком Мазай очутился возле Бакланова, оттолкнул Сережку и крикнул во весь свой голос:
— Пляши, дух из тебя вон!
Казалось, еще мгновение — и он бросится на Бакланова, но тот уже соскочил с койки и, не отводя испуганного взгляда от разъяренного Мазая, спотыкаясь, попятился на середину комнаты. Ему было стыдно, так стыдно, что на глазах заблестели слезы. Но он видел только Мазая, готового в любую минуту осыпать его градом кулачных ударов.
— Ну?! — снова крикнул Мазай.
Бакланов медленно зашаркал ногами по полу, неумело выбивая чечетку.
В комнате наступила тишина, только чуть слышно постукивали об пол ботинки Егора да раздавалось его монотонное пение сквозь зубы.
— Играй на язык! — крикнул Мазай. — Что ты там мурлычешь?
Егор сдавленным шепотом зачастил:
— Чи-чи-чи, чи-чи-чи…
И вдруг в эти однообразные звуки ворвался спокойный, решительный голос:
— Не нужно, Бакланов. Не пляши.
Все оглянулись. Жутаев по-прежнему лежал в постели, только чуть приподнял голову. Бакланов в нерешительности остановился, испуганно поглядывая то на Мазая, то на Жутаева.
— Пляши, тебе говорят! — прикрикнул Мазай и обратился к Жутаеву: — Эй, ты, в трюме, помалкивай! Или хочешь на его место? Может, кулаки чешутся? Попробуй… интеллигенция. Мы тебя быстро отучим соваться, куда не просят.
Жутаев приподнялся на локте:
— Бакланова можно и нужно взгреть — может быть, даже под суд отдать. Каждому понятно, что он виноват. Но издеваться над человеком — нельзя. На это никто не имеет права. А насчет интеллигенции — это, брат, очень старая песня. Другие уже давно ее забыли, а ты, видно, только что подобрал ее на свалке и носишься, словно в игрушки играешь. Мой отец, если хочешь знать, прежде чем в инженеры вышел, котельщиком был. Понятно?.. А насчет Бакланова… Ты эту расправу над ним товарищеским судом назвал. Да разве же это товарищеский суд? Это просто хулиганская затея. Написать бы про вас в газету — не каждый поверит… Не пляши, Бакланов. Не надо.