Товарищи

Пистоленко Владимир Иванович

— Ну, спасибо, что сказал.

— У меня еще есть один вопрос. Насчет комсомола. Говорят, вы втягиваете в комсомол, верно?

— Предположим, верно.

— Может, я сказал не так. Вы стараетесь, чтоб в нашей группе было больше комсомольцев, правильно? Правильно. А их мало. Если хотите, товарищ Батурин, за два дня вся группа подаст заявления. Даю слово.

— Интересно… Ты что же, приказать хочешь?

— Зачем приказывать? Скажу, что надо подавать заявления, и все в порядке. Подадут, как один.

— Нет, Мазай, такой порядок комсомолу не нужен. Мы не гонимся

за тем, чтобы всю молодежь втянуть в комсомол, нет! Комсомол принимает в свои ряды только лучших, передовых, а не всех подряд. Понял?

— Вроде как понял. Значит, человек надумает поступить в комсомол, а его еще могут и не принять?

— Такие случаи бывают.

— Ясно.

Мазай поднялся, собираясь уйти.

— А что вы скажете, товарищ Батурин, если бы я надумал поступить в комсомол?

— Ну что же, мысль хорошая. Тебе давно нужно об этом подумать. Смотри-ка: отец у тебя коммунист, человек заслуженный, воюет на фронте, ты заканчиваешь ремесленное училище и будешь работать на советском заводе. Староста группы, занимаешь не последнее место в литейке. Биография — что надо!

— Выходит, по-вашему, если я надумаю подать заявление, то меня примут в комсомол?

— А ты сам как об этом думаешь?

— Не знаю. Вам виднее. Я полагаю — тут главное ваше слово. Как вы скажете, так и будет.

— Ошибаешься, Василий. Принимать буду не я, а твои товарищи, комсомольцы. Их слово решающее.

— И могут отказать?

— Могут. У тебя немало недостатков.

— Выходит, Жутай, Епифанов, Писаренко лучше меня?

— А ты считаешь их хуже? Да?

— А чем же они лучше? Чем?

— Давай не будем сейчас разбирать их достоинства и недостатки. Поговорим лучше о тебе…

Уходил Мазай от Батурина, дав слово заглядывать в комитет и готовиться к вступлению в комсомол. Но в душе он унес невысказанную обиду на секретаря комитета, почти уверенного, как ему показалось, что Ваську могут не принять.

А после Мазая в комитет пришел Жутаев. Он тоже рассказал о несчастном случае с Олей и попросил совета:

— Завтра начинается предмайская фронтовая вахта. Наша подгруппа взяла очень большое обязательство, а Писаренко выбыла. Без нее нам обязательство не выполнить, а уменьшать его не хотим. И за Писаренко обидно. Она все время в литейке занимала третье место. Рззве ей легко это далось? Сил-то у нее поменьше, чем у каждого из нас. Брала стараньем да ловкостью. Теперь она больна, и кто-то другой завоюет третье место. Будь она здорова — никому бы не уступила, может, и нас с Мазаем подогнала бы. Вот мы и решили…

— Погоди, Жутаев, кто это — «мы»?

— Мы? Несколько ребят. Друзья Ольги Писаренко. Ребята из нашей подгруппы.

— А кто именно? По фамилиям?

— Сергей Рудаков, Коля Епифанов, Бакланов Егор, и я.

— Мне казалось, что и Мазай дружит с Олей.

— Да, они друзья, но Мазай… не хочет с нами.

— Не согласен с вами? Не поддерживает?

— В этом роде.

— Так что вы придумали, Олины друзья-товарищи?

— Мы решили на время болезни Писаренко работать за нее дополнительно после второй смены. Так мы и обязательство свое выполним, и фронту продукцию не уменьшим, и Оле третье место сохраним. По-моему, тут ничего плохого нет.

— Вообще предложение интересное. Хорошее предложение. Но не будет ли вам слишком трудно?

— Справимся, товарищ Батурин Работать-то мы будем за Олю всего по часу, по полтора, не больше. Я и пришел к вам за советом. Что вы скажете?

Батурин крепко пожал руку Жутаеву:

— Такие предложения, Борис, можно только приветствовать. Я беру на себя договориться с директором и мастером. А тебе обо всем завтра скажу. Да… о Мазае. Неужто он отказался?

— Не хочет. Да мы и сами справимся.

— Не в этом дело. Мазай хочет вступить в комсомол. Постарайся втянуть его в общественные дела группы.

— Легко сказать — втянуть! С ним иногда и разговаривать противно.

— Противно?

— А вы думаете — приятно?

— По-прежнему хамит?

— Говорить с ним не хочется.

— По-твоему, что же — отступиться от него нужно?

— Я не говорю — отступиться.

— Мазай любит работу и, если умело поговорить, пойдет с вами. Продумай.

— У меня ничего не выйдет. Конечно, попробую. А только заранее знаю… С тех пор как вернулись из Платовки, он непрерывно шипит на меня. Понимаете, товарищ Батурин, надоело все это, и подходить к нему не хочется.

— Не всегда приходится делать то, что хочется. Иногда о себе нужно забыть и думать только о том, что это надо для общества. Так нас учит партия. Ясно, Жутаев?

— Все это я понимаю.

— На днях в вашей группе создадим комсомольскую организацию. Комсоргом, видимо, изберут тебя. Понемногу готовься к этому. У тебя все?

— Все.

— Ну, будь здоров. А с Мазаем о твоем предложении я сам поговорю. Передай ему — пусть вечером зайдет ко мне.

ЧУЖОЕ ПИСЬМО

Мазай был уверен в своем превосходстве перед другими — не зря же его выбрали старостой и назначили бригадиром. Он и сильнее других, и работает лучше других, и командовать умеет. Но о поддержании своего авторитета в группе он очень заботился. Быть хорошим старостой и бригадиром можно только при уважении ребят. У него уже в привычку вошло для поддержания авторитета преувеличивать свою роль там, где есть или предвидится успех, и преуменьшать — где произошла какая-то неприятность.

На вопрос Батурина, как произошло несчастье с Олей, Мазай ответил не задумываясь: «Никто не видел». И только потом, уже после неприятного разговора о приеме в комсомол, когда он снова вспомнил о случае с Олей, ему пришло в голову, что он сказал Батурину неправду. Ведь он, Мазай, не только видел, как произошло несчастье с Олей, но и виноват в этом несчастье. Да, да, это он виноват. Не толкни он опоки, штабель не развалился бы. Правда, он не виноват: он споткнулся. Она сама заставила его бегать вокруг штабеля. Так как же получается: виноват или не виноват?