«Тойота Королла»
Шрифт:
– Ну что, дитя мое? Нагнал на вас тоску старый и пьяный дурак? Возможно, я и сгустил краски. Но в целом, поверьте мне, это сущая правда.
– Тошно мне, – сказала Майра. – Хочется на воздух.
– Уж этого-то добра у нас навалом. Милости просим! Природа почти в первозданном виде. Пошли к океану!
– Поздно, – возразил я.
– Ложитесь спать, – пожала плечами Майра. – Мы пойдем с Тони.
– Он ревнив. Я его знаю, – погрозил мне пальцем Антон. – Пойдет за нами как миленький. И правильно сделает. А то ведь умыкну девицу, невзирая на дружбу.
– Я не полезу в воду, – сказала Майра. – У меня нет с собой купального костюма.
– На кой черт вам купальник? – взревел Антон. – Нагишом! В натуральном виде! Что может быть прекрасней!
– Красота-то какая! – вырвалось у Майры, когда мы вышли вслед за Антоном из дома. И я замер при виде открывшегося зрелища.
Над океаном висела полная луна. Все вокруг было мягко освещено ее неживым, как бы искуственным светом, что придавало ландшафту сходство с театральной декорацией. Хвойным лес с корявыми гнутыми стволами и срезанными сверху и обращенными в сторону материка вершинами походил на собственную фотографию во время шторма, застыв будто навечно. Не было ни ветерка. Песчаные дюны золотились в лунном сиянии. За ними чернели обломки разрушенных прибоем скал. В них и сейчас с шумом пенился океан, окаймляя линию берега белой кружевной оторочкой. Дальше была холодная темень, и зыбкая лунная дорожка убегала к горизонту и таяла там. Вздохи океана прорезали скрипучие крики невидимых тюленей, как и мы, полуночников.
Мы разулись и оставили обувь у порога. Песок был сухой и холодный. Ноги по щиколотку вязли в нем. Антон шел первым, мы за ним. Сзади нас светились лишь окна в доме Антона: мы не выключили свет. В остальных домах среди старых изогнутых сосен было темно – Монтерей спал.
– В каком прелестном месте вы живете! – воскликнула Майра. – Умеете устраиваться.
– Умею, – буркнул, не оборачиваясь, Антон. – Шесть лет назад, когда я здесь поселился, этот дом можно было купить за гроши. А я, дурья голова, не купил, а взял в аренду. Теперь его цена втрое подскочила, я плачу хозяевам половину того, что получаю. Будь я умнее, мог бы эти денежки спокойно пропивать.
– Вы и так себя не обижаете, – уколола его Майра.
– Эх, девушка, разве я пью? Только вот за компанию. Много ли выпьешь один… в пустом доме?
– Кто вам мешает жениться?
– А кто за меня пойдет? Вот вы… разве согласитесь?
– Я? При чем тут я? Сомневаюсь, подошла ли бы я вам.
– Почему нет? Пьете вы легко. А в браке что важно? Родство душ. Так сказать, не просто жена, а компаньон, – расхохотался Антон, и тюлени ответили ему скрипучими криками, словно приветствуя своего давнего соседа.
Мы уже добрались до камней, и вода шумела, взбивая пену, под нашими ногами. Брызги обжигали холодом.
Отсюда можно было разглядеть в воде черные маслянистые тела тюленей – морских львов. Они лоснились жирным отблеском, играя в черной воде и издавая радостные крики, как расшалившиеся дети. Один лежал в воде, как в постели, на спине и похлопывал себя ластами по груди, точно прилегший отдохнуть человек, довольный собой и всем миром. Тюлени гомонили наперебой.
– Вот они, мои собеседники, – воскликнул Антон. – Что ни скажешь, принимают к сведению… без спора. Погодите, ребятишки, сейчас я к вам нырну. Потолкуем по душам.
– Простудитесь, Тони, – попробовала остановить его Майра.
– Я простужусь? Плохо вы знаете русских людей. Мы – северяне. Привычны к холоду. Это вы тут все – неженки. Даже днем, под горячим солнцем, мои балбесы – солдаты не отваживаются сунуть ногу в Тихий океан. Вон там, на той стороне океана, – Россия-матушка. Моя холодная родина омывается той же водой. Эге-ге-ге-гей! – закричал он, уже раздевшись догола и сложив у рта руки рупором. Его длинная, костлявая спина белела под луной. – Эй, Русь! Слышишь меня? Это я! Твой блудный сын! Рыдаю в тоске на чужом берегу!
Он воздел руки над головой и, задрав бороду к луне, двинулся к пенной воде, зябко белея долговязым телом. С плеском ухнул, скрылся в пене. Потом его голова выскочила, как мяч, на лунной дорожке и, скользнув в сторону, слилась с темной водой.
Тюлени загалдели пуще прежнего. Должно быть, обсуждая между собой появление незваного гостя. Мы с Майрой сидели на холодном камне, потирая руками зябнувшие ноги, и смотрели на темный океан, туда, где растворилась, исчезла лохматая голова нашего друга.
– Есть такая русская поговорка, – сказал я. – Пьяному море по колено.
– Он может утонуть.
– Вполне.
Майра искоса глянула на меня.
– Тебя это не тревожит?
– Не знаю. Я уже свое отволновался. Теперь отдыхаю.
– И даже я?
– Ты, пожалуй, меня еще волнуешь. Единственная. – И я обнял ее за плечи.
– Не верю я тебе, – поежилась она. – Пустые слова. Лучше уж молчать.
– Словами мне тебе ничего не доказать. Вот вернемся в дом и ляжем в постель. Там и убедишься.
– В чем?
– Ну, хотя бы в том, что живое тело предпочтительнее вибратора.
– У меня на этот счет никогда не было двух мнений. Только живое мясо.
– Умница! За то и ценим.
– Долго ли? До Нью-Йорка? Пока не встретишь своих, русских. Их в Нью-Йорке полно.
– Никого я, Майра, не встречу. Никто меня не ждет.
– Ты же такой общительный.
– Возможно, и по этой причине. Из-за излишней общительности. Не здесь, а в Москве.
– Ох, какая печаль в твоих глазах! Тебе больно вспоминать?
– Я скоро умру, Майра.
– Совсем раскис. Вот не ожидала.
– Моя смерть сидит во мне. И ждет своего часа.
– Ну и открытие! Каждый носит в себе свою смерть. Мы рождаемся, уже приговоренными к смерти.
– Но моя смерть вещественная, ее можно увидеть на рентгене.
– Что у тебя? Рак?
– Нет, кусок железа. Сидит в сердце. Тихо сидит. Как потухший вулкан. Пока не оживет, не зашевелится. Тогда – конец. Удалить его из сердца хирурги не решились. Вот и торчит занозой с самой войны.