«Тойота Королла»
Шрифт:
– Хорошо бы уехать, пока он не вернулся, – подняла на меня глаза Майра.
– Чем он тебе не угодил? – мрачно спросил я.
– Надоел. Насытилась впечатлениями. С избытком. Я не ответил.
Тягостное молчание длилось с минуту, если не больше. Первой не выдержала Майра.
– Чем-то недовольны, сэр?
– Нет. Абсолютно всем доволен. Пребываю в телячьем восторге.
– Что означает этот тон? Как это расценить?
– А как расценить ваше поведение… мадам, мадемуазель… как вас называть? Одного мужчины вам мало. Предпочитаете спать с
– Вы не обидитесь, если я вам скажу, что предпочитаю? Провести ночь с одним, но настоящим мужчиной.
А ваш друг Тони, кроме того, что импотент, еще и болтлив, как баба.
– Так уж и импотент, – обиделся я за Антона.
– Не знаю, как это еще назвать, но все его попытки проявить себя мужчиной завершились конфузом.
– От чрезмерного употребления алкоголя.
– Я думаю, от старости. Износился ваш друг. Единственное, что еще умеет, проповедовать свои несвежие теории. А вообще занятная фигура. Но предпочтение я отдаю вам. Вы мне нравитесь. Я вас почти люблю. За это стоит великодушно простить мой грех… Тем более, до греха-то и не дошло. И вам обещаю абсолютную верность на всем пути до Нью-Йорка.
– А дальше?
– Не будем загадывать. Надо еще добраться до Нью-Йорка. Там и будем решать.
Мы погрузили в «Тойоту» вещи и уже сели в машину, как из-за кривых сосен вынырнул на жуткой скорости джип и, сделав крутой вираж, застыл как вкопанный перед нашим радиатором.
– Что же вы! – вскочил ногами на сиденье джипа разлохмаченный Антон и потряс над головой пузатым полугаллоном водки. – Куда спешите? Зря, что ли, я старался?
– Уезжаем, уезжаем, – замахал я рукой, не вылезая из машины. – Тебя дожидались. Попрощаться.
Антон спрыгнул с джипа и, босой, всклокоченный, зашагал к нам, неся за гнутую стеклянную ручку посудину с водкой.
– А это зачем я добыл ни свет ни заря? – печально спросил он. – Ну, хоть на дорожку… Посошок. Тяпнем по глотку.
Он отвинтил крышку с бутылки и швырнул ее в песок.
– За ваше здоровье, дорогие, – сказал он дрогнувшим голосом. – Пусть вам будет хорошо.
Подняв тяжелую бутыль, он губами припал к ее горлу, и поросший бородой кадык, хлюпая, заходил на его худой, жилистой шее. Наглотавшись водки, пока не задохнулся, он оторвался от бутылки, вытер ладонью рот и протянул мне.
– Я за рулем, – отказался я.
– А вы? – глянул он на Майру жалкими глазами побитого пса.
Майра отрицательно мотнула головой.
– Не держите обиды на меня. Если что не так, прошу прощения.
Майра выдавила улыбку.
– Я, детка, конченый человек. Жить мне осталось, пока в Москве не решат. За мной следом ходит приговор военного трибунала… вынесенный заочно. Смертная казнь через расстрел. Как военнослужащему, изменившему присяге. И приведут этот приговор в исполнение, когда им вздумается. Никуда мне от них не укрыться. Вот если только удастся обмануть – умереть своей смертью. Но они и на том свете не оставят в покое. Не прощают даже мертвым. Найдут могилу, разроют и собакам раскидают на съедение.
Так
Мы отъехали в гробовом молчании. В зеркало я видел все уменьшающуюся долговязую, сутулую фигуру Антона. Он махал нам на прощанье чем-то нестерпимо поблескивавшим на солнце. Это был полугаллон с водкой в его руке.
Я услышал всхлип и оглянулся на Майру. По ее щеке ползла слеза.
– Мне жалко… – ее плечи вздрогнули от сдерживаемого плача.
– Кого? Его?
– Всех жалко, – кончиком языка слизала она со щеки слезу. – Все несчастное человечество.
Она коснулась ладонью моего бедра, а голову склонила мне на плечо, как бы ища утешения, защиты. И я окончательно оттаял, растрогался.
– Ничего, ничего, – зашептал я ей в ухо, как иногда утешал свою маленькую дочку. – Все будет хорошо. Уверяю тебя. Мир прекрасен и удивителен. Наперекор всему. Смотри, мимо каких красот мы проезжаем! Райские места! Того и гляди из-за дерева выйдут Адам с Евой.
– В таком виде нас сегодня утром застал твой друг, – сквозь слезы улыбнулась Майра.
– Выглянут из-за дерева Адам с Евой, помашут нам фиговыми листочками и скажут «Хай», – продолжал я медоточивым голосом, каким рассказывал сказки своей дочке в Москве.
– А чем же они прикроют свой стыд, если станут махать фиговыми листочками? – в тон мне спросила Майра, потирая щеку о мое плечо и заглядывая мне в лицо.
– А у них запасные есть. Наши праотцы были запасливыми людьми.
– Мне хочется написать ему письмо.
– Кому? Адаму?
– Твоему другу. Тони.
– Почему бы нет? Напиши. Обрадуешь.
– И опустим в первый же почтовый ящик.
Майра тут же написала письмо, примостив блокнот на коленях, языком заклеила конверт и прилепила марку.
Я притормозил возле синего почтового ящика у края дороги. Майра выскочила из машины и опустила письмо. Огляделась с прояснившимся лицом и сказала мне:
– Повернем влево. Видишь указатель? Там рыбачья гавань. Хочется чего-нибудь вкусного.
Старая рыбачья гавань на берегу Монтерейского залива уже давно не соответствовала своему названию, превратившись в аттракцион для туристов. Как и столетней древности корпуса консервных фабрик, описанных жителем этих мест Джоном Стейнбеком в романе «Консервный ряд». В них размещались теперь магазины, ресторанчики и даже карусель.
От рыбачьей гавани остались темные деревянные пирсы, к которым иногда приставали суда с уловом сардин. По изрядно прогнившим толстым доскам гуляла праздная публика, явно заезжая – стада автомобилей дожидались хозяев на стоянках у берега. По краям пирсов громоздились, как скворечники, магазины и лавчонки с местными сувенирами. Но туристов привлекали сюда, в первую очередь, свежая рыба и другие дары моря, многочисленные блюда из которых можно было отведать тут же у прилавков.