Традиции & Авангард. №2 (14) 2023 г.
Шрифт:
Жизнь прирастает дерьмом, дерьмом и выходит.
На обратном пути в «тойоте» царил гвалт, и голос распевшегося гуру, вылетавший из колонок, спрятанных под обшивкой салона, в нем безадресно тонул.
– Так, прошу минуточку внимания, уважаемые дамы и господа, сеньориты и сеньоры!.. То, что наш друг был человеком, скажем прямо, неоднозначным… напоминать вам, думаю, не стоит. И в это поминально-похоронное говно он ввязываться точно не хотел. И всегда говорил, что не желает гнить в земле. Всегда настаивал, чтобы после смерти его тело отдали на съедение бешеным собакам… ну, или, на худой конец, кремировали.
– Круто!
– А вы видели его лицо? Он как будто спал и усмехался! Словно говорил: «Вам, дуракам, элементарного доверить нельзя!»
– А мы что! Там родственников взвод!..
–
– Что значит «теперь»?.. А как же последняя воля покойного! Мне кажется, что мы упускаем подходящий случай!.. Ставлю на голосование! Кто за?!
– Да ну, что за бред собачий!
– А че, будет забавно или, по крайней мере, в его духе! Не какая-то пошлая клоунская интермедия, а высшая справедливость!.. И вообще, с собаками-это по-настоящему круто!
– Слушайте, вы че, рехнулись?!
– Нет! Лопаты в любом хозяйственном продаются…
– Ты предлагаешь эксгумировать?
– Нет, как лохи, слезами поминать!.. Ну?! Кто за?!
– А че, прикольненько может получиться!
– Ну и?..
– Ладно!.. Давай разворачивай!..
За сочлененными, как поездной состав, шаткими столами поминающих явно не хватало. Они исчезли на обратном пути вместе с обсохшим на ветру японским микроавтобусом, прямо с недовольным водителем и его магнитолой, из которой безадресно звучали омузыкаленные вздохи питерского старца…
Гнетущую атмосферу поминок в небольшом придорожном кафе никто не отменял. Заупокойная тишина, витавшая в узком зале с витражными окнами, зашторенными несвежим серым тюлем, всех тяготила. Горстка близких и дальних родственников Лёхи, поспешно преданного земле, сгрудилась в изголовье стола. Их лица были выразительно безвольны и пусты. Никто из них не желал брать на себя роль расторопного распорядителя, чтобы хоть как-то развеять повисшую в воздухе скорбь по усопшему. Не нашлось никого, кто смог бы впрыснуть в мрачную атмосферу немного душевной теплоты и растормошить невеселых людей. Наконец запустить по кругу пару-тройку пространных тем, обеляющих неоднозначную жизнь покойника, которого многие, как оказалось, при жизни плохо знали. Представитель от ритуального бюро, еще на кладбище обозначивший рамки своих профессиональных обязанностей, отказался войти в положение, сославшись на то, что его ждут в конторе и в его профессиональных услугах нуждаются прочие покойники не только в неоправданно дорогих, покрытых прочным корабельным лаком деревянных гробах, но и в обтянутых кумачом бюджетных «ящиках». После выпитой залпом рюмки водки он тактично, как угодивший в переплет интеллигент, ретировался, пожав безвольную руку подруге покойного, уже опохмелившейся сверх меры.
Свободные места за столом, сервированным на тридцать человек, явно смущали поминающих.
Они понятия не имели, как надлежит себя теперь вести. Как оценить разнесшееся шепотом известие. Как к тихому сакральному обряду приладить эту не лезшую ни в какие рамки дичь, которую собрались провернуть дружки покойного, вспоров своими лопатами свежий горб могилы. Убежденных моралистов в душном зале не оказалось. Скованные общей нерешительностью, хладнокровной змеей заползшей внутрь каждого, сидящие за столом растерянные люди постоянно переглядывались. Хранили молчание, и среди постных, угрюмых лиц так и не нашлось желающих жестко пресечь и наказать «недоумков», снарядив в поход безжалостный карательный отряд. Как плененное племя перепуганных туземцев, они безвольно подчинились какой-то неведомой бестелесной злобной силе, парализовавшей их слабую коллективную волю.
Лишь какой-то странный, неизвестно откуда взявшийся мужичок в распоротом на спине пиджаке и очках на замусоленной резинке вдруг резко встал, вздернув испачканную землей руку. Отер мертвецки-синие губы застиранной, некогда ярко-розовой салфеткой с выцветшим узором-надписью и голосом точь-в-точь как у покойного Лёхи возмущенно произнес:
– Они там что, с ума посходили?! Нехристи! Дерьмо! Вместо нормальных поминок какой-то бесовский шабаш затеяли!..
И тут же замер с застывшей на лице несколько надменной и одновременно скорбной гримасой, как у ожившего мертвеца, явившегося из еще не принявшего его тревожную душу потустороннего мира. Его полуоткрытые глаза, будто у неряшливо раскрашенной матрешки, застыли в толщах мутных линз, как замерзшие во льду две аквариумные рыбки.
Присутствующие лишь на миг оторвались от тарелок и равнодушно проглотили отчаянный выкрик мужичка.
Никто ничего не понял… или притворился.
Вокруг этой мрачной, сплоченной скорбью горстки родственников неряшливой тенью принялся крутиться странный мужичок. Обнажая неровные желтые зубы, он кривил бледно-фиолетовый рот и поочередно нашептывал в уши сестре, брату, племяннику покойного одни и те же запущенные по короткому кругу слова, которых они, казалось, не слышали. Однако это его не смущало, и в грубой Лёхиной манере, не моргая, он продолжал упорно их донимать. Кружил, как ворон над помойкой, и что-то несвязно говорил. Затем на мгновение замер и стал беспардонно тыкать грязным артритным пальцем в противоположный край стола, где особняком сидела прибившаяся еще на кладбище парочка основательно потрепанных девиц, к которым напрашивались вопросы. Но у родственников, знавших некоторые Лёхины чудачества, не было ни сил, ни желания интересоваться, кто они, чтобы, не дай бог, не всколыхнуть поток неконтролируемых воспоминаний о весьма неоднозначных причинно-следственных связях их умершего отца-брата-племянника. Посматривая на фото покойника, стоявшее в центре стола в черной пластиковой рамке без стекла, они все время тревожно переглядывались. Ряд свободных стульев и нетронутая еда смущали их намного больше, чем неприятные девицы и суетливый, чем-то похожий на Лёху мужичок, который стал медленно блекнуть у них на глазах, превращаясь в выгоравшую на солнце некогда изящную настенную акварель. С неотвратимой тревогой, прочно въевшейся в их растерянные лица, они ждали самых диких вестей. Время от времени испуганно косились на входную дверь и без поминальных речей, как в самый обычный обеденный перерыв, спешно ели и пили за Лёхину буйную… и неупокоенную душу, пока мужичок, превратившись в едва различимый, прозрачный силуэт, окончательно не исчез…
А усталые поварихи в высоких накрахмаленных колпаках все выносили и выносили из горячего цеха мясные блюда и втискивали их между полными салатницами и тарелками с нарезками и рыбными закусками, крупными ломтями ржаного хлеба в плетеных корзинках рядом с запотевшими бутылками непочатой сиротской водки.
У вечернего озера
Что она знает о нем?
У него трое детей – двое подростков, одна совсем ребенок. Не разведен, но ушел от жены и живет с молодой. На всех углах хвастается, что наконец-то счастлив, потому что нашел свою женщину. Молодится. Всегда был в тренде волатильной моды. Пристально за ней следит и одевается со вкусом. Для поддержки формы (пытается избавиться от небольшого живота) тягает дамские гантели и крутит педали на велотренажере по сорок минут два раза в неделю. Бывший военный. Вышел на пенсию майором, но гарнизонных привычек вставать в шесть утра не оставил. Неплохо, для любителя, готовит, обожает застолья, но не запойный. За месяц два-три раза может немного расслабиться с друзьями, даже перепить, но утром будет маяться. Тянуть заранее припасенное пиво, кривить виноватое лицо и выспрашивать, что да как было.
«… а как же!»
Полшестого утра.
Вот он. Спит рядом с ней. Лежит на спине на старой металлической кровати, которую сослали на дачу не меньше века назад. Раскинул крепкие руки и негромко похрапывает.
«… зачем ей все это?»
Но вчера он был невероятно настырен. Ее заболтал, затанцевал, затащил в кровать с чумным лицом, сорвал одежду и выдохся после первого раза.
«… и кто она после этого?»
Она столько лет ждала его. Столько лет мучилась, столько лет со стороны подсматривала за ним. За его жизнью без нее. И ничего у нее без него не ладилось. Все в «молоко», в пустоту. Никого рядом: ни его самого, ни детей от него. Ничего, о чем так много мечтала и желала долгие годы, так и не став той женщиной, о которой он на каждом углу радостно рассказывал бы всем, что совершенно счастлив с ней.
Шесть часов утра.
– О!.. Ты уже не спишь?!
– Да.
– Черт, опять вчера отключился. Концовочку совсем не помню… У меня всегда так бывает. С холода в тепло – и все… вырубаюсь! Провал памяти!.. Даже не знаю, ел ли я шашлык…
– Да. Поклевал немного.
– Ты сама-то как?
– Хочешь, чтобы я рассказала о себе?
– Ну, типа того…
Вчера в машине он так много говорил. Нес какую-то ерунду. Но ей почему-то нравилось, как он старается. И она улыбалась. Смотрела на его раскрасневшееся, возбужденное лицо, и ей было хорошо и совершенно безразлично, куда и зачем он везет ее на ночь глядя. С ним она ничего не боялась, лишь иногда прикрывала мокрые глаза и с трудом сдерживала себя, чтобы не показать, что расстроилась из-за того, что он так и не узнал ее.