Традиции & Авангард. №2 (9) 2021 г.
Шрифт:
Я без запинки ответил:
– Сейчас это модно. У всех есть доска. Вон, смотри, сколько их катается!
Он понял. Не стал формулировать такими изящными фразами, как сестра, но обнял меня за плечи и сказал:
– Я его поучу. Через пару лет все эти сопляки будут ломать себе кости, чтобы сделать так же красиво, как твой малец.
– Не надо ломать кости. Пусть просто ходят к нему за советом.
Когда Денис разбился, влетев в опору подъёмника, именно Пётр поднял его на руках наверх. Я лишь суетился вокруг и дрожащим голосом
Разговариваем ни о чём. Прибежал Дениска, держа под мышкой доску:
– Здравствуйте, дядь Петя!
– Привет-привет. Ты что же, ездить разучился? Ползаешь, как будто тебя отвязать забыли.
Денис потупился:
– Я привыкаю.
Пётр читает лекцию, употребляя слова «кочерга», «солнышко», «пидорить снег» и «оба, мать их, канта», Денис покорно кивает. Они похожи на боксёра и тренера в перерывах между таймами.
– Петя, – говорю я мягко. – Он только после травмы. Ему привыкнуть надо!
Петя морщится, взмахом руки отсылает Дениса. Бурчит:
– Ладно уж.
Это походило на сход лавины, настолько было внезапно. Год назад я купил Дениске доску и помогал ему осваивать первые движения, подглядывая за другими начинающими, бегая по склону туда и сюда и спрашивая у всех подряд совета.
А к концу сезона он гонял уже так, что даже в моих венах замирала кровь. И от страха, и от восторга. Он начинал спуск, а я, сложив ладони у рта рупором, кричал:
– Побереги-ись! Мой сын едет!
Дениска приезжал обратно на подъёмнике, взмокший и совершенно счастливый, и набрасывался на меня с кулачками:
– Ты не мог бы ничего не кричать? Мне стыдно перед вон теми дяденьками. Они катаются хуже меня, но им никто ничего не кричит.
– Так я поэтому и кричу. Ты же как маленькая красная молния в чёрном шлеме.
– Это глупо, – сурово отвечал Денис. – Я объеду кого угодно. Не нужно ничего кричать.
Но я тоже был совершенно счастлив. И, естественно, кричал в следующий раз ещё громче – так, что на место пропавших из гортани звуков со свистом устремлялся холодный воздух, и крик мой завершался кашлем.
Когда Дениса выписали из больницы, мы с ним решили, что сноуборд он не бросит. А потом Наташа сказала мне:
– Ты не оставил ему выбора.
– Почему это? – возмутился я. – Я предлагал продать комплект. Он отказался.
– Дело не в том, спрашивал ты или нет.
– А в чём же тогда?
В разговоре с сестрой мне часто не хватало терпения. Она же как ледокол – движется вперёд с одной и той же скоростью, взламывая гремящие льды моих нападок.
– Дослушай. В том, как ты это спрашивал. Ты говорил: «Может быть, нам сплавить твою доску какому-нибудь храбрецу, а, приятель? Я не буду говорить, что с тобой на ней случилось. Может быть, у него получится лучше. Хочешь, чтобы на твоей доске катался кто-нибудь другой?»
Я скрёб лысину. Я не помнил, присутствовала ли сестра при этом разговоре, но да, именно так я и говорил. Примерно так.
– Ты его отец. И от того, на чьей ты стороне, зависит очень многое. В тот раз ты был на своей стороне. А он твой сын. Ещё ребёнок. Он всё сделал как должен был – подчинился твоему решению.
А потом она сказала кое-что, что я запомнил надолго:
– Твой сын в разы серьёзнее тебя. Поменять бы вас местами и хорошенько бы тебя отшлёпать.
Чёрт бы её побрал с её проклятыми книжками.
На исходе второго часа истекает и моё терпение.
– Ну что ты плетёшься, как черепаха? – ору я в спину, когда он в который раз аккуратно нарезает снег на мелкие ломтики кантами.
Денис просто устал. Он взбирается на склон, упрямо наклонив вперёд голову, словно горный козёл. Когда он подходит, я чувствую запах пота. Взмокло у него даже лицо.
– Поехали домой, а то простудишься.
Кивает.
Дорогой я засылаю к Денису разведотряд.
– Очень сложно, – отвечает он. – Как будто заново учиться. Хотя ноги всё помнят. Дядя Петя ругался.
– Ты молодец, – говорю я, распечатывая жвачку. Может, получится вмять в неё мои нервы. Отчего-то я вымотан не меньше сына. – Встал на доску после травмы. Как настоящий спортсмен. Как Кевин Пирс. Ты знаешь, он несколько лет лежал в коме, и…
– Кевин Пирс снова катает?
Денис встаёт коленями на сиденье. До дома нам ехать недалеко, полицейских по дороге нет, поэтому я посадил его рядом с собой.
– Да. У него была травма…
– Я знаю. Ты рассказывал. Вот здо-орово. Мы с ним, значит, вместе. Как Хаус и Уилсон. Как Чип и Дейл.
Я давлюсь жвачкой и едва не пропускаю красный сигнал светофора.
Следующую вылазку предпринимаем через три дня, в конце недели. И опять, как и в прошлый раз, я не могу понять, нравится ему или нет. Во мне просыпается страстный болельщик, и я немного больше кричу, то подбадривая сына, то науськивая его на свежевыпавший снег, как пса на тренировочный манекен.
Толку никакого. У Петра сегодня выходной, так что успокоить мои расстроенные чувства некому. Я несколько раз глубоко вздыхаю, вспоминаю голос сестры. Просто голос, не привязывая его ни к каким нравоучительным высказываниям. В голове я заставляю петь его похабную песенку.
– Мы уходим, – говорю я сыну. – Оставь сноуборд прямо здесь.
– Зачем? – не понимает Денис.
– У тебя не получается. Ты не хочешь. Может, у того, кто заберёт эту доску себе, будет желания побольше. А ты займёшься чем-нибудь другим. Например, шахматами. Или рисованием комиксов.
Я отбираю у него борд и выкидываю его в сугроб. Разворачиваюсь и шагаю к машине. Мне кажется, я сделал всё правильно и очень взвешенно, но в боку просыпается ноющая боль. Так внезапно может начать болеть только пустое место, заполненная кровью полость. Такие боли преследовали меня во время моих конфликтов с миром десять лет назад.